V. Разнообразие видов. Суть и условия эволюции[10]
Но не стоит думать, что предполагаемая картина развития человеческой культуры является цельной и законченной. Это далеко не так. При тех многочисленных белых пятнах на картине, на которой к тому же отображены не все промежуточные этапы, было бы безумно предполагать, что любое существующее дикое племя, на каком бы этапе развития оно ни находилось, шаг за шагом повторяет путь, когда-то пройденный предками, сформировавшими цивилизованное общество. Предполагая такое, мы совершаем большую ошибку и неверно рассматриваем процесс эволюции: будто эволюция везде проходит одинаково на одной и той же скорости у разных народов. При таком рассуждении выходит, что, предоставленные сами себе, все человеческие народности в конце концов достигли бы одного уровня культурного развития. Негры бы, например, стали белыми и сформировали бы такую же совершенную систему законодательства, как во времена Юстиниана I, или составили бы свой Кодекс Наполеона. Они создавали бы такие же прекрасные статуи, что и Фидий или Микеланджело. Писали бы трагедии столь же трогательные, что и Шекспир, и комедии столь же смешные, что и Мольер. И музыка у них бы была такая же радостная, как у Моцарта. Нет, господа, природа не лишена воображения, ее уж точно нельзя упрекнуть в том, что она отливает всех людей в одинаковых формах. Как раз-таки наоборот: она создает невероятное богатство различных особей, порой даже удивляешься – существует ли в мире два решительно одинаковых представителя одного вида? Именно бесконечное разнообразие видов является предпосылкой к органической эволюции. Давайте представим созидательную силу (если эволюцию можно так назвать), как дерево, ветви которого растут в разные стороны; и конечно, ветви с виду чем-то похожи, но одинаковых не найти, и в единый ствол, подобный тому, из которого они выросли, никогда не сплетутся. Как раз наоборот: чем больше они растут, тем дальше становятся друг от друга. Так же и с деревом жизни: чем больше оно порождает новых видов и чем больше эти виды размножаются, тем сильнее они друг от друга отличаются. Однако этот закон постоянно нарастающей дивергенции строго применяется к различным животным видам, но не к человеческим расам. Потому что все человеческие расы, образуя один вид, могут смешиваться и порождать тем самым нечто промежуточное. Но в этом смешении, если я не ошибаюсь, различные элементы сохраняются и могут проявиться спустя несколько поколений.
VI. Наука о происхождении человека[11]
Итак, можно сказать, что центральная проблема социальной антропологии состоит в том, чтобы проследить эволюцию человеческого разума, которая с древнейших времен сопровождала эволюцию человеческого организма. Но поскольку позднейшие этапы этой эволюции уже давно изучены классическими науками, вполне справедливо, что новой науке следует ограничиться в основном более ранними этапами эволюции, которые классическая наука оставила без внимания. Именно поэтому антропологию принято, и в целом справедливо, считать наукой о происхождении человека. Именно потому, что вопрос о происхождении человека до недавнего времени был своего рода terra incognita, не затронутой научными изысканиями, но вытоптанной копытами невежества. Антропология стремится исследовать эту пустыню. И сегодня на месте пустыни появляются первые цветы и плоды.
VII. Первобытный человек – бесценный источник знаний[12]
Первобытный человек – это главный исторический источник для нас, свидетельство усилий человека подняться над уровнем животного. Только в последние годы была осознана вся ценность этого источника; более того, многие, вероятно, до сих пор придерживаются мнения Джонсона, который, указывая на только что вышедшие три больших тома «Путешествия в Южные моря», пишет: «Кто будет читать это до конца? Человеку интереснее работать в море, чем читать подобное. Эти книги съедят крысы и мыши, прежде чем они будут дочитаны до конца. В таких книгах мало удовольствия, так как одна категория дикарей похожа на другую». Но со времен Джонсона мир узнал много нового, и записи о жизни дикарей, которые этот мудрец из Болт-Корта без зазрения совести отдал на съедение грызунам, теперь занимают место в главных архивах человечества. Их судьба напоминает судьбу «Книг Сивилл». Когда их можно было прочесть в полном объеме, ими пренебрегали, а теперь мудрые люди готовы платить королевскую цену за их жалкие истлевшие останки. И до нашей эры ученые часто интересовались дикарями и грамотно их описывали, а некоторые из их описаний до сих пор представляют большую научную ценность. Например, открытие Америки, разумеется, вызвало в сознании европейских народов любопытство к обитателям Нового Света. Это открытие словно по мановению волшебной палочки подняло занавес, открыв взору европейцев чарующие и завораживающие новые земли. Соответственно, некоторые испанцы, завоевавшие эти удивительные земли, оставили нам в наследство рассказы о нравах и обычаях индейцев, которые по точности и полноте деталей, вероятно, превосходят все прежние записи о других народах. Таков, например, труд францисканского монаха Бернардино де Саагуна о туземцах Мексики, а также труд Гарсиласо де ла Веги, который сам был наполовину инком, об инках Перу. Исследование Тихого океана в XVIII веке с открытием райских островов, разбросанных во множестве по океану, взбудоражило воображение Европы. Любопытству, пробудившемуся во многих умах, хотя и не в сознании Джонсона, мы обязаны некоторыми ценными описаниями островитян. Последние во времена парусных кораблей казались столь далекими от нас, что поэт Уильям Купер мечтал, чтобы английские кили никогда больше не взрезали те моря, где они обитают.
10
The Gorgon’s Head and other Literary Pieces // Sur l’Étude des Origines humaines. P. 345–347.
11
The Scope and Method of Mental Anthropology // Science Progress. 1922. April. № 64. P. 586.