Убийство двух бандитов (остальных «витязи» весьма здорово покалечили) много шума не произвело, все было сделано так, будто две банды устроили разборку с применением холодного оружия, а Крутова все же вычислили муровцы, и лишь «железное» алиби, тонко разработанное ему сослуживцами, спасло майора от тюрьмы. Правда, он потом все же пострадал: очередное звание – подполковника, которое он давно заслужил, все понимающее начальство так ему тогда и не присвоило…
– Не тужи, командир, – обнял Крутова за плечи Саша Зубко, понимавший, что творится в душе майора. – Можешь всегда на нас рассчитывать. Если понадобимся – звони, и мы примчимся, где бы кто ни находился. И не жалей о содеянном.
– Шел бы ты лесом, утешитель, – грубовато отрезал Крутов, проглотив ком в горле. – Давайте выпьем за то, чтобы наш профессионализм требовался как можно реже.
– И за то, чтобы передохли все террористы! – добавил Балязин. Все дружно встали, со звоном сдвигая рюмки с вином.
Подоспела картошка, потом Марат принес противень с распространяющими оглушительный аромат курами, Сергей закончил готовить салаты – он не только умел искусно кидать кинжалы, но и мог этими кинжалами нарезать любой овощ на ломти любой толщины, – заработали челюсти.
– Куда собрался? – спросил Зубко, кивая на сумки.
– На родину, – ответил Крутов, переживая удивительное чувство единения. – Брянская область, Жуковский район, деревня Ковали. Почти вся деревня – родственники, тетки и дядьки.
– А потом?
– А потом суп с котом, – вмешался Балязин. – Не приставай к человеку, пусть отдохнет пару месяцев, прежде чем решать, чем ему заниматься. С его опытом он везде устроится.
– Его опыт слишком специфичен, чтобы он мог устроиться без напряга, – возразил Костя Морозов, прозванный Кокой за чубчик надо лбом. – Разве что в охранные структуры. Только не думаю, чтобы командир согласился охранять пивзавод или частную контору. Я правильно думаю, Егор Лукич?
– Когда ты успел стать таким мудрым? – удивился Зубко. – С виду лопух лопухом, а мысль излагаешь не хуже моего шестилетнего племянника. Конечно, командир не станет мальчиком на побегушках у новых русских, у него достаточно сил, чтобы изменить ситуацию и зажить в удовольствие. Теперь он сам себе голова.
Крутов улыбнулся.
– Может быть, ты и прав, философ. Только я теперь исповедую другую религию. Один мудрец[2] изрек: «Вчера я был умным, вот почему хотел изменить мир. Сегодня я мудр, вот почему меняю себя».
Морозов, а за ним и остальные, зааплодировали. Кроме Вохи – Владимира Васильева. Этот тихий с виду парень, мастер ниндзюцу и адепт философии дао, видел дальше других и не верил в особый путь бывшего майора безопасности. Крутов перехватил его взгляд и понял, что его личные сомнения, спрятанные в глубине души вопреки высказанной уверенности, имеют под собой основания. Мир вокруг был слишком жесток и неблагополучен, чтобы разрешить индивидууму жить спокойно в своей личной экологической нише. Да и сам Крутов никогда не проповедовал философии пофигизма, а также не любил людей, исповедующих этот принцип и плюющих на всех остальных людей.
Среди гостей разгорелся спор, должен ли хозяин искать справедливость и восстанавливаться в рядах спецназа. Спорили недолго, пока не надоело Балязину. Перекрывая гвалт и смех, он рявкнул:
– Прекратить бардак! Всем упасть и отжаться!
Смех вспыхнул с новой силой, и спор прекратился. Крутов понимал, что его таким образом пытаются утешить, успокоить, поддержать, но обидного ничего в этом не чувствовал, ребята все были насквозь свои и понимали ситуацию не хуже, чем он сам.
Разговор перескочил на проблемы школы: у Кости Морозова сын пошел во второй класс, и он выдал несколько историй, происшедших с отпрыском, судя по рассказу, очень смышленым и подвижным мальчуганом. Больше всего хохотали над последним событием, когда жена вечером сообщила Косте, что его вызывают в школу.
– Зачем? – спросил Морозов, с трудом доплевшийся из ванной до постели после очередной крутой разборки с бандитами.
– Витька стекло опять разбил в школе.
– Черт возьми! – возмутился Костя. – Сколько же у них там стекол?!
Улыбнулся и Крутов, хотя знал, что история, рассказанная Морозовым, – всего лишь пересказ анекдота. Сын у Кости был вполне самостоятельным парнем, однако стекла в школе не бил.
Потом пришла пора прощаться, и майор был страшно благодарен ребятам, по-мужски сдержанно и просто пожелавшим ему добрых встреч, показавшим всем своим видом, что они не вычеркивают его из списков друзей и не видят ничего печального в его судьбе, что они остаются рядом. Лишь Саша Зубко, встряхивая ладонь Крутова, по-особому глянул на него и сказал странную фразу, которую Егор потом вспоминал не раз:
– Когда вернешься, не спеши принимать судьбоносные решения. Сначала позвони мне, хорошо?
– Хорошо, – слабо улыбнулся Крутов, не спрашивая, почему балагур Сашка, с виду трепач и повеса, а в душе – философ и тонкий знаток эзотерических учений, считает, что его бывший командир вернется. Но чувствовалось, что Зуб (кличка прилипла к нему еще со школы) знает, о чем говорит. И вдруг Крутову показалось, что он стоит, связанный по рукам и ногам, на пороховой бочке, и уже кто-то черный, злобный и страшный, с провалом вместо лица, спешит поджечь фитиль…
Брянская губерния
Из Москвы Крутов выезжал с чувством неопределенного ожидания чего-то: все казалось, что ему позвонит кто-нибудь из руководства управления и прикажет прибыть на базу под Орехово для дальнейшего прохождения службы. При подготовке машины – у него был «Рено-Меган» – и посадке возникло ощущение, что он что-то забыл, хотя забывчивостью никогда не страдал. На всякий случай Крутов добросовестно перебрал в памяти все, что необходимо для дороги, проверил оружие: бетдаггер и бяньдао он положил в бардачок, пистолет (штатный «макаров-М1» с лазерным указателем) под сиденье – у него имелось разрешение на ношение личного оружия как у офицера-оперативника ФСБ, и никто его, конечно, не забрал. После чего Крутов сел в машину и с некоторым сомнением в своей нормальности выехал со двора. Лишь за Кольцевой автодорогой он понял, что интуиция просто предсказывает ему скорое возвращение, хотя сам он возвращаться в столицу в ближайшие два-три месяца не собирался.
До Брянска он доехал за три с половиной часа, проходя подновленные участки шоссе со скоростью сто шестьдесят километров в час, послушно притормаживая в попадавшихся на пути селах и городках, и даже остановился на взмах жезла инспектора ГАИ в Малом Полпине, который, узрев удостоверение Крутова, от неожиданности взял под козырек. В Брянске Егор пообедал плотно – шел уже пятый час дня – и в начале шестого выбрался на Смоленскую дорогу, ведущую к районному центру Жуковка, откуда он мог добраться до родных Ковалей, располагавшихся от Жуковки в пятнадцати верстах.
Чувство, заставившее его остановиться возле одного из курганов недалеко от Сельцовского городища – по преданию, курганы на Брянщине были насыпаны еще во времена походов Батыя, – вряд ли мог объяснить сам Крутов. Во-первых, вспомнился его странный сон с торчащими из земли руками мертвецов. Во-вторых, показалось, что старик, сидевший сбоку от дороги, рядом с обшарпанным «жигуленком» четвертой модели, плачет.
Крутов остановился, сдал назад, вышел из машины, приглядываясь к старику, вытиравшему ладонью лицо, и понял, что тот действительно плачет.
– Что случилось, отец? – подошел к нему Егор, только теперь заметив, что вокруг рассыпано зерно, раскиданы картофель и морковь, а колеса у «жигуленка» спущены.