– Варнаки ловитву[3] устроили, – поднял морщинистое мокрое лицо дед, обнаруживая знание местного диалекта. – Подъехали на мотоциклах, попросили бензину, а потом вот… – дед беспомощно кивнул на свою самобеглую коляску, с виду такую же старую, как и он сам.
– Что, просто так, от нечего делать? – не поверил Крутов, уже понимая, что несчастный труженик села нарвался на банду местных хулиганов на мотоциклах. – Может, ты их чем-то обидел?
Дед махнул рукой, отворачиваясь, и в душе Егора ворохнулась тяжелая дубина гнева. Как сказал бы штатный психосоциолог конторы: несмотря на некое улучшение финансово-экономической ситуации, в стране продолжается падение духовного потенциала, ухудшается морально-психологическое состояние общества. Выливалась же эта формулировка в конкретное проявление агрессии, в бессмысленные разбои, хулиганство и бандитизм, в зверские прорывы низменных инстинктов. И рождалась эта волна уже не по приказу свыше, а внутри народа, как результат общего падения закона нравственных колебаний. Крутову вспомнилось признание одного отечественного мыслителя, разработавшего теорию социальных катаклизмов: «Предвестниками событий 1917 года стали жестокие и бессмысленные погромы дворянских имений в России, бессмысленное уничтожение домов, парков, оранжерей, церквей, икон, библиотек, мебели, картин – всего того, что этим самым народом создавалось веками… Наш народ всегда сам уничтожал свое будущее, и то, что с ним потом произошло, он подготовил своими руками. Поэтому я не могу сострадать ему в должной мере». Крутов в принципе был согласен с мнением мыслителя, однако душа его еще не зачерствела до состояния хлебной корки, и, не обливаясь слезами о судьбе народа в целом, он сочувствовал отдельным его представителям.
– Давай помогу, отец. Клей, резина есть?
– Да откуда им быть, мил человек? Я даже ноне без запасного колеса ездию, денег нема, штоб купить.
– Понятно. Сколько же тебе лет, если не секрет?
– Годков-то? Полдоста[4] десятка, – вздохнул дед, поднимаясь. – Спасибо за добрые слова, мил человек. Дай бог тебе здоровья. Почапаю пешком, свояк поможет.
– Давай я тебя хоть на машине подброшу, чай, не спешу.
– Да я недалече тут живу, на Выселках.
– Все ж не ногами дорогу мерить. Садись, отец.
Крутов помог деду, которого звали Селиваном Федотовичем, собрать зерно, овощи, усадил его в машину, и они поехали обратно в сторону Брянска. Однако до поворота на Выселки не доехали. Буквально в трех километрах от того места, где на Селивана Федотовича напали хулиганы на мотоциклах, Крутов увидел бегущую к дороге по полю овса женщину в платке, за которой гнались два парня на мотоциклах. По тому, как напрягся дедок, Крутов понял, что парни ему знакомы.
– Они? Это они просили бензин?
– Они, башибузуки, ёры проклятые! Старшой у них – совсем страшный человек, настоящий бардадым[5], хучь и молодой.
Крутов нашел съезд с шоссе в небольшой овражек за обочиной и, выехав на поле, рванул машину к двум лихачам на ревущих мотоциклах, кружившим вокруг женщины, которая остановилась и застыла в позе отчаяния, прижав стиснутые кулачки к груди.
Маневр Крутова был так быстр и неожидан, что мотохулиганы отреагировать на него не успели. Первого парня, в черной майке с черепом и черной повязкой через лоб, майор сбил, догнав сзади, второго – заехав чуть ли не в лоб: тот рванул руль вправо и вывалился в метельчатые заросли овса.
Егор остановил машину, заглохли и мотоциклы, наступила тишина. Женщина, оказавшись совсем не старой, чуть ли не ровесницей самого Крутова, стояла, округлив глаза, и лишь по привычке поправила выбившиеся из-под платка светлые волосы.
Крутов вышел из машины, поглядел на бампер своего «Рено» и, не заметив царапин и вмятин, удовлетворенно кивнул: взял он мотоциклистов «на абордаж» вполне квалифицированно. Подошел к женщине, отметив живую глубину ее прозрачных серых глаз, слегка поклонился.
– Извините, что я вмешался. Чего они от вас хотели?
– Не знаю, – прошептала женщина, и вдруг глаза ее заполнились слезами. – Я корову доила, а тут они налетели… молоко разлили… Пасену испугали… а остальные в деревне гулимонят[6].
Крутов поднял голову, прислушиваясь. Из-за редкого сосняка в распадке, откуда выглядывали крыши домов близкой деревни, доносился треск и грохот мотоциклетных моторов и чьи-то веселые вопли. Банда байкеров «гулимонила».
– Ты чё, псих! – пришел в себя мотоциклист в черной майке с черепом. – Ты чё сделал? Ты же мне аппарат угробил! Знаешь, чё мы тебе сделаем?
– Яйца оторвем! – пообещал второй, вылезая из-под своего мотоцикла, рыжий, худой, небритый, в грязной рубахе, с пейджером на ремне. Вид у него был столь потешен, что Крутов невольно улыбнулся в душе, вспомнив услышанное: раньше говорили – черт-те что и сбоку бантик. Теперь это звучало иначе: черт-те что и сбоку пейджер.
– Ну, фраер, сам напросился! – «Черносотенец» с повязкой через лоб неожиданно ловко достал и крутанул нож-бабочку. – Или ты платишь за борзость, не поднимая кипежа, или я тебя щас порежу, кишки выпущу!
Крутов вздохнул и шагнул вперед.
Вряд ли мотоциклист успел сообразить, что произошло.
Нож вдруг вырвался у него из руки, в голове вспыхнуло пламя, ноги оторвались от земли, начался свободный полет «в невесомости»… который закончился в кустах метрах в четырех от мотоцикла. Второй байкер дожидаться своей очереди не стал, рванул к лесу, демонстрируя смекалку и приличную скорость. Крутов сел в машину, где его ждал обиженный байкерами дед, несколько оживший после показательного выступления майора.
– Ну-к, ты и вяхи[7] раздаешь! – крякнул он. – Не дай бог – окочурится сердешный!
– Выживет, – усмехнулся Крутов, высунул голову из окна, обращаясь к женщине: – Вас подвезти?
– Не надо, – опасливо отступила она, – сама доберусь. Спасибо вам.
Егор погнал машину по полю, пока не выехал на проселочную дорогу, ведущую к Выселкам. Через пять минут он был в деревне.
Выселки представляли собой одну длинную улицу, идущую вдоль оврага, с двумя десятками разнокалиберных домов, одним колодцем посредине и одним магазином под названием «Сельпо». В разгар лета здесь царили зной и пыль, и спасало от этого деревню только отсутствие постоянного потока автотранспорта и ухоженные сады. В настоящий же момент наводнившая деревню дивизия байкеров – Крутов насчитал полтора десятка мотоциклов, три из которых носились из конца в конец деревни, – превратила улицу в реку пыли и грохота, от которого в панике разбегались куры, собаки и прочая домашняя живность, а люди глохли, как от стартующего авиалайнера.
Селиван Федотович приуныл, заерзал на сиденье, с сомнением поглядывая на водителя. Вид его красноречиво говорил: лучше бы с ними не связываться! Крутов похлопал его по плечу, остановил машину у колодца, поразмышлял несколько секунд – брать ли с собой оружие или нет, и решил не брать.
– Пошли, отец, – сказал он, – восстанавливать справедливость.
Главаря байкеров, действительно выглядевшего настоящим бардадымом – за два метра ростом, могучего телосложения, с громадным пузом, обладавшего бордового цвета круглой физиономией с глазками неопределенного цвета и носом-туфлей, Крутов обнаружил в саду, окружавшем один из опрятных домиков под черепичной крышей. Здесь же сгрудились устрашающего вида железные кони мотоциклистов, обвешанные кучей прибамбасов от дополнительных фонарей и стоп-сигналов до обтекателей и труб, антенн, счетчиков, эмблем, фигурок зверей и птиц. В окружении молодцов и молодиц в коже и черных майках бардадым лакомился клубникой, которую ему собирали подчиненные, вытаптывая при этом цветы, грядки с овощами и не обращая внимания на причитания хозяйки усадьбы, пожилой женщины с неизменным платком на голове. Она стояла у крыльца, то и дело вытирая слезы кончиками платка, но подойти к бесчинствующим гостям боялась.