Поэтому, вероятно, Силл не спешит ко мне. Не хочет огорчать, не знает, что сказать и как помочь. Прошло уже больше часа с тех пор, как он покинул меня. Неужели, никаких новостей?
Я пробую мысленно позвать его, но ответа нет.
На пути всё чаще попадаются люди: ранние работники, любители утреннего спорта и те, кто возвращается с ночной смены домой. Почти шесть часов утра.
Возле улицы, ведущей к стадиону, где проходят занятия с Шурупом, я останавливаюсь. Тренер всегда встает рано, я это знаю. Вероятно, он не откажет мне в чашке кофе и отвлечённом разговоре. Скажу ему, что проснулась ни свет ни заря и мне не сиделось дома.
«Постарайся отвлечься. Встреться с друзьями, проведи время так, как тебе хочется».
Так и поступлю. Пойду к другу, проведу время за разговором с ним и за чашкой кофе в его уютной каморке, отвлекусь. Надеюсь, не потревожу его своим присутствием. Впрочем, тренер всегда рад нашему спонтанному появлению: когда мы заходим во время прогулок, когда забегаем что-нибудь занести или забрать, когда вдруг собираемся по случаю какого-нибудь торжества. Если нет тренировок, он чувствует себя одиноко в огромном зале, запирается в каморке и старается отвлечься книгами. Наш приход, вероятно, спасает его тогда. Каждый раз он с энтузиазмом спешит ставить чайник и с интересом ждёт каких-нибудь новостей.
Правда, никто из нас ещё не приходил к нему так рано. Но мне уже сложно отказаться от этой мысли, поэтому я сворачиваю направо и иду вдоль длинного ряда однотипных домов в сторону стадиона.
Где-то наверху распахивается окно. Ещё не пробудившуюся улицу взрывает надрывный плач ребёнка. Окно сразу закрывается, и плач пропадает.
«Хорошо быть ребёнком, — думаю я. — Можно выплеснуть всё, что тебя тревожит в отчаянном крике, не задумываясь о том, что это может потревожить окружающих. Зато тебе станет легче, и ты знаешь, что где-то рядом мама или папа, которые обязательно обнимут, утешат, скажут, что всё хорошо. Они захотят, чтобы ты успокоился. И тебе не нужно будет больше ничего, кроме их желания. Ты успокоишься и снова будешь счастлив».
Вырастая, мы перестаем выплёскивать чувства наружу. Кто-то в большей, а кто-то в меньшей степени, но всё же перестаем. Замыкаемся внутри себя. И чтобы успокоиться и поверить, что всё хорошо, нам уже мало слов родных и близких, мало их присутствия рядом. Нам нужно больше доказательств. И в первую очередь, внутри себя самих.
Я вдруг вспоминаю, что где-то под охраной великих Магов сидит маленький мальчик, о котором рассказывал Силлант. Мальчик, который получает всё, что пожелает, просто потому, что у него есть такой дар. Пока он всего лишь ребёнок, и ему не нужно ничего, кроме еды, сна, внимания и любви. Всё это у него наверняка есть в достатке. Но что будет, когда он вырастет?
«Вот уж кто, наверное, никогда не кричит. Зачем кричать, если сразу получаешь всё, о чем едва задумываешься? — ноги несут меня по знакомой дороге к стадиону, а мысли крутятся в голове сами по себе, словно осенние листья на ветру. — Интересно, какими будут мои дети? Будет ли у них какой-нибудь дар? Как я буду усыплять их по ночам, если превращаюсь в волка?..»
От внезапного горького осознания замираю на месте. Мной овладевает жгучее желание сесть и заплакать, прямо тут, на утоптанном снегу. Чувствую, как давит усталость, тяжелеет тело, руки безвольно опускаются, взгляд упирается в припорошенные снегом сапоги.
Никогда не будет у меня детей, не будет любящего мужа и семьи. Всё потому, что в мире не найдется такого отчаянно влюблённого безумца, который согласится создать семью с монстром, со зверем, способным ранить и убивать. Мне предстоит всю жизнь прожить одной.
С трудом удаётся оторвать свинцовые ноги и сделать шаг. Потом ещё один. Дальше уже легче, но слёзы щиплют глаза, руки тянут вниз, а спина невольно сгибается, словно от невидимого груза.
Наверное, тяжелее дня у меня никогда не было. А ведь он только начинается.
Ворота стадиона открыты. Значит, тренер уже не спит и даже куда-то выходил. Утоптанная тропинка ведёт прямо к дверям в зал. Вокруг достаточно светло, хотя солнце только-только выглянуло из-за горизонта. Похоже на ранние сумерки, тоскливые в сером цвете ещё не распахнутого неба.
Шесть двадцать утра. Робко стучусь в дверь спортивного зала, надеясь, что в такой тишине тренер услышит. Не хочется резать воздух звонком — слишком свежо воспоминание о плачущем ребёнке.
Жду. Потом заглядываю за угол: форточка в комнатке Шура открыта, значит, он, скорее всего, там, внутри. Возвращаюсь к двери и ещё раз стучу, уже настойчивее.