Барбара долго смеялась.
Она говорила о том, что разрушились границы и люди стали свободными.
— Свобода, это когда я могу поменять то, что мне не нравится, — сказала она, хотя добавила, — это, конечно, не основное определение свободы.
Затем она восхищенно рассказывала о Столбах, на которые ходит чуть ли не каждый выходной. Ее русский бойфренд — столбист. И Барбара была удивлена тем, что я ни разу на Столбах не был. После чего обсудили тему о «форматном существовании» в окружающей среде.
Потом говорили о философии и мировоззрении. О ее мироощущении и помощи людям. Она говорила о том, что была на Алтае и видела, как там, в единении с природой, живут люди. Бедно, но счастливо, на ее взгляд. О том, что цивилизация отрывает людей от природы, а значит, делает их несчастными.
Хотя, рассуждая о сегодняшнем состоянии развития российского общества, говорила:
— Люди в России, большинство, то, что называется массой, не живут, они вегитатируют. Они здесь просто дети. Отец — государство, мать — природа. И им придется сейчас взрослеть.
Я узнал, что она католичка. И эта тема меня очень сильно заинтересовала, но об этом решили поговорить позже.
Она очень много читает. Хорошо знает русскую литературу. А кино не знает.
И как же я был удивлен, что она не знает, кто такой Тарковский.
При такой мегаобразованности она не знает Тарковского!
Правда, тут же выяснилось, что она не знает, кто такой Фасбиндер, Вим Вендерс (немецкие режиссеры), Вуди Ален, книжку которого читала в машине. Просто никогда не смотрела кино. Так сложилось. Не интересовало ее.
Но я же не мог оставить человека другой цивилизации в состоянии незнания Тарковского! До этого я уже, с ее разрешения, позволил немного поправить ее и без того отличный русский.
Когда она узнала, что я родился в феврале она сформулировала фразу так:
«А какого дня?» — Я ответил: «Шестнадцатого». Она обрадовалась и сказала: «А я одиннадцатого».
— Но позволь тебя поправить, тебе же важно правильное произношение, у нас принято говорить не «какого дня», а «какого числа». Это раньше говорили «какого дня». Но уже так не говорят.
— Числа, — покивала, запоминая, она головой, — хорошо, спасибо.
Передо мной стояла уникальная просветительская и культурная задача целого столетия развития кино. Объяснить представителю другой цивилизации, кто такой Андрей Арсеньевич Тарковский. Секунду я думал.
И сказал, буквально сгибаясь под тяжестью ответственности перед историей и перед великим кинорежиссером.
— Андрей Арсеньевич Тарковский — это Леонардо да Винчи русского кинематографа. И из-за того, что он снял свои гениальные фильмы, сделав тем самым все, что можно было сделать в философско-поэтическом кино, он лишил меня смысла жизни. Мне теперь снимать нечего…
Пауза.
В этот раз Барбара почему-то не смеялась.
Серьезно посмотрела на меня. Ничего не сказала.
Мы еще немного погуляли. Что-то обсуждали. Но я ушел, пораженный своими же открывшимися зависимостями от жизней других людей.
Я сел в машину. Ехал и думал: «Горбачев что-то сделал, что повлияло на мою жизнь, Тарковский что-то сделал, тоже повлияло. Какая-то фатальная зависимость от незнакомых мне людей. Один не позволил мне в детстве стать Генеральным секретарем ЦК КПСС, другой — гениальным кинорежиссером.
Вот на кого можно все списать…
Барбара уехала в Германию. Обещала приехать летом.
А что мне это лето?
Где я буду этим летом?
У нее было что-то особенное. Я это понял, как только поднялся по ступенькам в салон маршрутки. Но ЧТО особенное, я сразу не понял. Протолкался к ней через пассажиров. Изначально увидел только белые волосы. Короткая стрижка. Но понял — не это. Еще немного приблизился. И из-за мужского плеча в турецкой коже я увидел. Это были глаза. Большие. Серо-голубые. Светящиеся изнутрии. Только глаза. Я подумал, что вот я вижу глаза, в которые постоянно хочется смотреть. Интересно, что лицо девушки, хозяйки двух небесных сфер, не запомнил абсолютно.
В автобусе много народу. Час пик. Полно. Люди не могут все войти. Мамаша с малышом лет четырех прибежала, запыхавшись. Еле успела. Поставила ребенка к кабине водителя. Окружающие умиляются ребенку, несмотря на давку. Придерживают его. На что малыш твердо заявляет, оборачиваясь и стряхивая женские руки: «Я сам».
Затем пассажиры долго и подробно объясняли пожилой женщине в шляпе, как доехать до Китай-города. Где и как, по-новому перенесены остановки.
Толпа-толкотня. Грязь на улице и внутри автобуса. Холод на улице и жара внутри, и проблемы на работе, и неприятности дома у сидящих напротив уставших женщин не разъединяли, а объединяли пассажиров. И каждый входящий в автобус сразу же становился единым целым со всеми. И здесь без злобы и зависти все ехали. Слившись в единое тело. Каждый до своей остановки.