Жак Майоль искренне обеспокоен тем, что Технологический (Индустриальный) человек (это выражение часто встречается в книге и употребляется автором с негативным акцентом как извращенная антитеза Человека естественного, природного, гуманного) своими отношениями с окружающей средой по сути дела рубит сук, на котором сидит. Майоля охватывает горечь оттого, что дельфины продолжают оставаться объектом хищнического истребления браконьеров. Кроме того, их существованию угрожает загрязнение ядовитыми отходами производства стоков Мирового океана. Но, резко осуждая Технологического человека, Жак Майоль не видит социально-экономического контекста глобальных экологических проблем, перед лицом которых в конце XX в. оказалось человечество. Он их только чувствует. И выражает свой протест стихийно, эмоционально, ненаправленно, в духе характерного для него просветительского, абстрактного, либерально-утопического подхода. Майоль, например, уверен, что если он сумеет достаточно ясно объяснить наибольшему числу людей, как прекрасен подводный мир и как удивительны его обитатели, в первую очередь дельфины, возвышающиеся над остальными морскими млекопитающими примерно так, как шимпанзе над гориллами, орангутангами и гиббонами, то тем самым он (через воздействие общественного мнения и путем преодоления экологического невежества) сможет остановить Технологического человека в его безумно-безудержном разрушении Природы (и самого себя), заставит его оглянуться назад, сочувственно отнестись к Мировому океану и его “молчаливым”, потенциально обреченным обитателям.
В абстрактном Технологическом человеке Майолю не удалось увидеть контуры двух противоположных типов цивилизации современной эпохи, способов производства, структур общественного устройства, мировоззрений, обусловивших принципиальные различия типов природопользования, характерных для капитализма и социализма. Майоль не уловил, что отношение людей к дельфинам (как части природы) зависит в конечном счете от характера отношений людей друг к другу, обусловленному способом производства материальных благ, что давным-давно доказал Карл Маркс. В обществе эксплуатации, наживы, гонки за прибылью люди, души которых исковерканы капиталом, не могут относиться к дельфинам лучше, чем друг к другу. Или это будет такое же сентиментальное ханжество, как “общества” защиты животных, парикмахерские и банковские счета для кошек, рестораны и фильмотеки для собак в то время, когда миллионы бездомных и безработных (число таких людей сегодня приближается к миллиарду!) влачат самое жалкое существование на грани биологического выживания. Таковы “естественные” (в смысле социально-закономерные) гримасы буржуазного общества, сквозь призму которого Майоль столь пессимистично видит будущее Мирового океана.
Научно-технический прогресс остановить нельзя! А сделать его гуманным, несущим человечеству социальную справедливость, равенство и благополучие и в то же время щадящим природу может переход не столько к новейшим безотходным технологиям, сколько к социалистическому и коммунистическому способу производства во всемирном масштабе.
Слабо ориентируясь (судя по тексту книги) в вопросах социологии и методологии обществознания, Ж. Майоль выступает своего рода мэтром-адвокатом морских млекопитающих по “делу” об угрозе их существованию, исходящей со стороны человека, а потому эта тема звучит у него главным образом на ноте тревоги, надрыва, боли и грусти.
Словом, когда Ж. Майоль, руководствуясь самыми лучшими побуждениями, стремится опереться в своих гуманных призывах на авторитет науки и переходит от изложения сугубо практических проблем к их теоретическому обсуждению, становится заметной его недостаточная компетентность в мировоззренческих вопросах. Поэтому в книге как бы смешаны два подхода, два стиля изложения. Там, где Ж. Майоль выступает как спортсмен, подводник, маринист, там — четкость аргументации, фиксация результатов, психологических переживаний, масса интереснейших деталей, точность, скрупулезность, обобщение конкретного опыта. Но там, где автор вторгается в область науки, преобладают бессистемное цитирование, обращение к мифам, произвольные конструкции и метафоры, отбор из научных точек зрения только тех, которые вызывают его симпатию и афористично “работают” (часто в его собственной интерпретации) на идею “братства” дельфина с человеком. И поскольку наука целый ряд интересующих его проблем пока еще не решила (или Майоль не знает об их решении), он смело берется за исследование таких “белых пятен” сам, подчас напоминая пловца, оставляющего, как одежду, “силу тяжести” аргументов и методологии на берегу.
Здесь представляется целесообразным сделать небольшое отступление, призванное помочь читателю постичь разнородность стиля и разноценность познавательной стороны отдельных разделов работы Ж. Майоля.
В принципе книги, написанные не профессиональными научными работниками или популяризаторами науки, а, если можно так выразиться, учеными-любителями, компенсирующими отсутствие систематической эрудиции в заинтересовавших их областях знания горячим энтузиазмом, смелой фантазией, а “холодные” рациональные выкладки — эмоциональной экспрессией и т. п., - такие книги нередко раздражают ученых академического профиля сочетанием дерзости поиска с соскальзывающим за грань науки отступлением от канонов теоретической деятельности, неточностью деталей, прямолинейностью суждений, неожиданными “перелетами” мысли. Но именно этим они нередко и привлекательны для читателей. Ведь не загроможденный противоречивыми сведениями и оценками авторитетов мысленный взор автора, строящего гипотезы, зачастую беспредельно раскован, и восходящие потоки фантазии сугубо личных оценок и субъективно-произвольного сопоставления фактов, взятых из разных областей знания, легко отрывают его от привычно тусклой, приземленно-обыденной, изнурительно-тягостной и трудоемкой их интерпретации, от рассмотрения скрупулезно-скучных и громоздких доводов специалистов-профессионалов.
Такого рода гипотезы, лежащие в основе многих сюжетов книги Ж. Майоля, своей амбивалентностью (двойственностью) часто напоминают гносеологическую структуру классических первобытных мифов. В них познанные и подтвержденные практикой закономерности специфически-причудливо переносятся на непознанные, но привлекающие к себе пристальное внимание явления и процессы. Отсюда — антропоморфизация природы (в данном случае дельфинов) и ее диалектически противоположный полюс — натурализация и биологизация общественных отношений. Мифология не только исходная форма общественного сознания человечества, но и стиль мировосприятия. И в этом своем качестве она на тысячелетия пережила условия, некогда ее породившие, сохранясь в измененном до неузнаваемости виде как бы на “обочине” научного знания.
С другой стороны, человечество уже на заре своей истории нуждалось в поисково-прогностическом “нащупывании” закономерностей естественных процессов и путей собственной эволюции. Метод проб и ошибок из сферы материальной жизнедеятельности “перекочевал” в сферу идеальных отражений и конструкций.
К тому же избыток, “перебор” конкретного материала, характерный для многих профессиональных ученых, может, и в не меньшей степени, мешать построению новых гносеологических (познавательных) структур типа гипотез, чем их явный дефицит, “недобор” у исследователя-любителя. С одной существенной разницей. Первый обречен тем самым на годы мучительных сомнений, внутренних диалогов и дискуссий, десятков и сотен все новых “заходов” на ускользающую тенденцию либо закономерность. Второго же, в значительной мере свободного от таких сомнений, “разрыв” в научных построениях, ставший предметом его внимания, лишь разжигает, вдохновляет, возбуждает, толкает к замысловатым (подчас буквально трюковым) поискам связи между заинтересовавшими его явлениями в собственных представлениях и ассоциациях, в своем внутреннем мире. Французский этнолог Клод Леви-Строс применительно к первичным мифам назвал термином “бриколаж” (от фр. — “bricoler”) произвольное комбинирование, вольный поиск, гносеологический пасьянс из разнородных отраслей знания, фактов, сфер жизни.