Фраза в послании председателю Тайного совета была сформулирована туманно, и чувствовалось, что за ней что-то кроется.
— Узнаю ваш осторожный стиль! — рассмеялся Одзаки. — Не лучше ли сказать прямо, что это значит.
— О нет, — возразил секретарь. — Давно известно: дипломатам язык дан, чтобы скрывать свои мысли. Послания преследуют ту же цель. Об этом специальном пункте нельзя говорить нигде и никогда… Никогда! — повторил секретарь правительственного кабинета и назидательно погрозил пальцем.
Секретарь кабинета имел в виду секретное дополнение к пакту, направленное против Советского Союза.
25 ноября 1936 года в Берлине был подписан антикоминтерновский пакт. В печати предварительно о нем ничего не сообщалось, но Бранко Вукелич позаботился о том, чтобы слухи о пакте распространились сначала в Америке, потом в Европе…
Московский Центр оказался информированным еще до того, как на заседании императорского Тайного совета председатель Хиранума поставил на голосование одобрение пакта и все члены совета в знак согласия поднялись со своих мест. В день подписания пакта японское министерство иностранных дел клятвенно заявило, что пакт направлен только против Коминтерна, но не против Советского Союза. Однако для Москвы секретное приложение к пакту уже не было тайной.
Советский нарком иностранных дел Литвинов, выступая на съезде Советов всего через три дня после подписания пакта, мог уверенно говорить:
«Люди сведущие отказываются верить, что для составления опубликованных двух куцых статей японо-германского соглашения необходимо было вести переговоры в течение пятнадцати месяцев что вести эти переговоры надо было поручить обязательно с японской стороны военному генералу, а с германской сверхдипломату и что эти переговоры должны были вестись в обстановке чрезвычайной секретности, втайне даже от германской и японской официальной дипломатии».
И еще одно событие произошло в те же дни: вблизи Владивостока на озере Ханко несколько сот японских солдат нарушили советскую границу.
Германо-японский пакт вступал в силу.
6. КТО ХОЧЕТ ПОЙМАТЬ ТИГРЕНКА…
Самолет шел на большой высоте. В иллюминаторе виднелась металлическая, тяжелая синева моря да береговая кромка, подчеркнутая белоснежной нитью прибоя. Анна рассеянно глядела вниз, иногда откидывала голову на мягкую спинку кресла, делала вид, что дремлет. Внешне она была совершенно спокойна: мило разговаривала с большелобым генералом, сидевшим с ней рядом, благосклонно принимала его дорожные ухаживания, но состояние тревоги, ощущение опасности не покидало ее и холодило сердце.
Анна полгода назад перебралась наконец из Китая в Токио и за это время уже второй раз летит в Шанхай. Она старается не думать о пленке, запрятанной в поясе под платьем, но это не удается. Она почему-то начинает считать, сколько же метров в тридцати восьми роликах пленки, сколько заснято кадров. Анна производит сложные арифметические расчеты, сбивается и начинает снова. Получается больше тысячи кадров, значит, тысяча секретных документов, тысяча страниц, чертежей, фотографий.
Генерал услужливо спрашивает, не хочет ли она апельсинового сока. Анна улыбается, благодарит. Они пьют прохладный напиток, говорят о погоде.
В самолете очень много военных, и, возможно, поэтому маршрут несколько изменен — сначала летят в Пхеньян, Порт-Артур, а потом в Шанхай. Когда в разговоре наступает пауза, Анна откидывает голову и закрывает глаза. но…Она вспоминает себя подростком — не то кухарка, не то воспитанница в семье новониколаевского купца Попова. Это было в Сибири на Оби, где купец занимался поставками для строительства железной дороги, а потом так и застрял в дальнем сибирском городке. Анна там родилась и выросла настоящей сибирячкой, но судьба ее сложилась не просто. В гражданскую войну Колчак отходил на восток, и вместе с ним потянулись все «бывшие». Уехал в Харбин и купец Попов вместе с семейством и домочадцами. Так и очутилась Анна Жданкова за границей — в Китае. Потом вышла замуж за финского офицера, стала мадам Валениус. С мужем прожила недолго, осталась вдовой, поселилась в Шанхае. Все считали ее финкой, она этого не опровергала.
Потом Анна полюбила механика Клаузена и вышла за него замуж. Клаузен сказал ей тогда: он антифашист, выполняет особые задания, связанные с борьбой китайской Красной армии. Анна была далека от политики, она любила Макса, чем бы он там ни занимался. Но постепенно Анна стала помогать ему, и вот теперь летела в Шанхай с заданием Рихарда Зорге.
В Токио Анна помогала Максу перевозить разобранную на части радиостанцию, дежурила, когда он выстукивал ключом непонятные тире и точки, ходила на связь, что-то получала и передавала, и всегда у нее при этом замирало сердце. Анна считала себя трусихой, но тем не менее исправно выполняла поручения. Она даже завела кур, покупала для них корм, чтобы под слоем зерна носить радиодетали. Она ни у кого не вызывала никаких подозрений, но все же ей было очень боязно. Так было и сейчас, когда она летела в Шанхай.
Знал бы Зорге, что его курьер, Анна Клаузен, обмотанная пленкой, словно шелкопряд в коконе, летит в самолете вместе с первым контрразведчиком и диверсантом Японии Доихара Кендзи! Генерал Доихара летел в Маньчжурию, его назначили командиром 14-й дивизии, которую перебрасывали из Японии на материк в Китай. Это было за три месяца до начала большой войны. Доихара снова был предвестником грозных, кровавых событий.
Только перед Порт-Артуром генерал, прощаясь, назвал свое имя. Ему было приятно познакомиться с такой интересной женщиной…
В Порт-Артуре сошли все военные, и их места заняли новые пассажиры, но их было немного, самолет до Шанхая летел почти пустой. Внизу горные хребты сменялись долинами, петлями зеленых рек, потом снова появлялись горы, но уже островерхие, с рваными зубчатыми вершинами. Суровость северного пейзажа сменялась мягкой лиричностью юга. От малахитовых гор падали тени на долину, изрезанную оврагами. И очертания оврагов были похожи на причудливые деревья, на крылатых драконов, будто вырезанных искусными резчиками на гигантском плоском камне.
Обедали в Цзинане в низенькой тесной столовой при аэродроме. Ели трепангов, бамбуковые ростки, закончили обед капустным супом. Анна сидела за столом, не снимая пальто, боялась показаться слишком полной.
После Цзинаня летели еще несколько часов. Погода испортилась, и Янцзы, разлившаяся, как в половодье, почти не была видна в туманной дымке. Стало покачивать, самолет проваливался в воздушные ямы и Анне было уже не до нежно-зеленых рисовых полей, плывших внизу.
На аэродроме, усталая, разбитая, она наняла рикшу и поехала в гостиницу. До назначенной встречи оставалось немного больше двух часов. Анна привела себя в порядок, переоделась, извлекла из пояса пленку, уложила ее в коробку от конфет, аккуратно завернула и перевязала лентой. Когда стемнело, Анна Клаузен вышла из гостиницы и отправилась на Баблингвелроод, улицу Гремящего родника. Теперь она была в светлом летнем костюме, и лацкан ее жакета украшала черная брошь с искусственным диамантом. Чехи, судетские немцы — превеликие мастера на такие украшения.
На улицах уже зажглись фонари, когда Анна Клаузен остановилась перед витриной универсального магазина. В руках у нее была сумочка и коробка конфет. Анна была поглощена изучением выставленных нарядов, но вот перед ней появилась женщина с такой же диамантовой брошкой.
— Послушайте, — воскликнула она, — у вас такая же брошь, как и у меня!
— Мне привезли ее из Карлсбада, — ответила Анна заученной фразой.
Они стояли будто две приятельницы, встретившиеся случайно на улице. Женщина попросила Анну подержать ее сверток — что-то попало в туфлю.
— Благодарю вас! Теперь хорошо.
Анна отдала ей свой сверток, и они разошлись. Задание было выполнено. Анна Клаузен облегченно вздохнула.
Она вернулась в гостиницу, распаковала сверток и вынула из него зеленую пачку долларов. Пересчитала — пять тысяч. Утром она пошла на набережную, где находился английский банк, положила деньги на счет Клаузена и теперь была совершенно свободна. Еще через день Анна вернулась в Токио…