- Но ведь она не сможет жить с их женами!
- А ты считаешь, пойдя в приют, она с другими женщинами дела иметь не будет? - спросил он насмешливо.
- Будет, конечно, - ответила Сузи, которая слишком любила ссориться, чтобы так просто сдаться. - А что еще с ней можно сделать? Ты же знаешь, какая она бывает, когда что-нибудь вобьет себе в голову.
- Вот я не уверен, что она это уже вбила себе в голову, - пробормотал он, и они заговорили о другом. Но Сузи видела, что думать он об этом не перестал.
На следующий вечер, после длинной прогулки в Монтегот и обратно через Мейфилд, он зашел к Двайерам.
Прогулка была отчасти соблюдением этикета, отчасти маневром, - если бы он не сказал, что с прогулки, визит был бы официальным. В доме дежурила Бэбс, и мать послала ее поставить чай для Джека. Замужество в жизни дочек миссис Двайер ничего не меняло. В ее доме они немедленно вновь становились зависимыми, и так должно было быть всегда, пока у нее была крыша над головой. И хлеб для Джека должны были мазать так, как мазали для "бедного Двайера", потому что мужчины так любят.
- Вы, говорят, собираетесь к "Сестрицам"? - спросил Джек, не скрывая своего изумления, когда они в сумерках сидели у камина в спальне.
- Собираюсь, сынок, собираюсь, - ответила она легко. - Ты же знаешь, что я всегда думала о родственниках. Представляешь себе, что будет, если меня на них напустить? Да и, между нами говоря, Джек Кэнтиллон, я и сама их нисколько не лучше, старая стала.
- Ну, я б на вас все-таки еще поставил, - сказал он, изумленный тем, что и в миг поражения тщеславие осталось при ней.
- Видит бог, Джек, - она наклонилась вперед, держа руки на коленях и глядя в огонь, - не знаю, что теперь за женщины пошли. Они же ни на что не годны, только выпивают да сплетничают - ну конечно, я и сама всегда любила выпить, в меру, разумеется. Вот жена Тима - не хочется мне ее ругатц но только как же так можно? Если б я была мужчиной и жена бы мне подала на обед сосиски два раза подряд, я бы разбила сковородку об ее голову. Богом клянусь, разбила бы!
- А вы не хотели бы жить со мной и Сузи? - спросил он, понижая голос, так, чтобы Бэбс не слышала. - Нам вы не помешаете. После смерти матери у нас осталась комната.
- Это что, Сузи выдумала? - спросила она с видимым удовольствием, которое, однако, Джека ни на секунду не обмануло. Он поздравил себя с тем, что выдержал этикет. Миссис Двайер могла обсуждать такое предложение, когда оно исходит от мужчины, тем более от мужчины, невзначай забредшего с прогулки, но, если бы его сделала дочь, она была бы уязвлена.
- А я с Сузи еще не говорил, - сказал он поспешно. - Мне это только что пришло в голову. Конечно, последнее слово будет за Сузи. - Последнее, но не первое.
Первое должен сказать мужчина.
- Джек, сынок, - сказала она, позабыв об этикете, - мне-то всюду будет хорошо. Я свое пожила и могу быть довольна. Но все равно, учти, приятно, когда тебя зовут.
Ужасно ощущать, что ты никому не нужен. Тщеславие, наверно, только вместе с человеком умирает.
- Ну, тщеславие! - сказал он. - Никогда не знал, что вы тщеславны. Так вы скажите, пойдете к нам жить?
- Нет, Джек, спасибо тебе, конечно. Вы пожили уже С родственниками, вам теперь на всю жизнь хватит - не хочу сказать ничего дурного о твоей бедной матери, царствие ей небесное, что б я там ни говорила, пока она жива была. Я, знаешь, часто думала, как ты был прав, - что никого не послушался. Видно, только когда твой черед приходит, понимаешь, кто прав, кто нет. И потом, - добавила она. - даже не знаю, как сказать мальчикам.
- Я думал об этом, - согласился он серьезно. - Я думал, может, вы разрешите мне их спросить? Мне кажется, они не станут возражать, когда поймут, что вам у нас будет лучше.
Она посмотрела на него, стараясь разобраться, улыбается он или нет. Он не улыбался, хотя, конечно, она слишком его уважала, чтобы принять его слова всерьез. Как опытная картежница, она знала, что вглядываться в лица практически бесполезно.
- Как на духу тебе скажу, Джек, - произнесла она, - мне до смерти не хочется в богадельню. Я, прости меня боже, всегда терпеть не могла монахинь. По-моему, все они уродки какие-то. Но тебя я предупреждаю дураком будешь, если меня возьмешь. Приобретение я небольшое. Наобещаю тебе что-нибудь, а у самой в мыслях этого не будет. Старики - страшные эгоисты, хуже детей. Ты себе даже не представляешь. Бывает, ждешь, чтоб тебе чашку чаю принесли, так хоть все родные и близкие тем временем перемрут, ты и внимания не обратишь. Да разве, в общем-то, это не естественно? - прибавила она, задорно вскидывая бровь. - Какие еще у нас в жизни радости?
- Я поговорю с Сузи, - сказал он, словно от того, что могла сказать бедная Сузи, что-нибудь бы изменилось. А как только в семье свыклись с этой мыслью, им всем стало казаться, что так и должно было случиться.
Невозможно было представить себе мать в богадельне, разве что ее сразу же сделали бы старшей сестрой.
Джек - человек надежный, место у него хорошее, он всю жизнь воз тащит, да и что касается денег, не станет их обременять, как стал бы кто-нибудь из настоящих членов семьи.
Миссис Двайер, однако, оказалась Джеку нисколько не в тягость. Может быть, мысль, что она избежала приюта дала ей новый прилив сил. В первый же вечер, дожидаясь Джека с работы, она согрела его старые бртоки у огня и велела ему тут же переодеться.
- Будто я в мои годы мужчину без штанов не видела, - воскликнула она. Ты что хочешь, чтоб я вышла?
- Не хочу, - сказал Джек.
- Конечно, что я тебе мешаю, что ли? - ответила она весело.
А вот Сузи с ней иногда приходилось туго. Ее мать ухаживала за Джеком, как за ребенком, стараясь угадать, что он любит, что не так-то просто, когда человек никогда ничему не отдавал предпочтения. Она стала готовить специально для него блюда, которые тридцать лет не готовила, и при этом жаловалась, что "руки уже не те". Она так рада была, что ее не считают кретинкой, как, бывало, "бедный Двайер", что даже принялась читать газеты и книги, чтоб было о чем разговаривать с Джеком. "Дай-ка мне, Джек, какую-нибудь книжку почитать, - говорила она застенчиво. - Только не про любовь.
Что-нибудь серьезное". А затем читала около часа чрезвычайно внимательно и говорила сухо: "Ч.удная ему все-таки попалась. Удивляюсь, как он ее не поколотит!"
Когда Сузи впервые затеяла большой скандал, ее мать опустила книгу и сказала строго: "Сузи, ты как это разговариваешь с Джеком?" - и Сузи не выдержала и пошла наверх плакать. А когда Джек, как обычно, поплелся за ней, миссис Двайер сказала твердо: "Оставайся на месте, Джек. Она так только хуже разойдется".
Она положила книгу и медленно пошла наверх к Сузи.
Она знала, что Джеку это не понравилось, она знала, что он не забыл ее предостережения о том, что другие не должны встревать, по, кроме того, она знала, какого обращения требуют ее дочери, а он этого знать не мог.
- Твоя беда в том, что ты не понимаешь, какой тебе человек попался, сказала она Сузи, которая лежала на кровати, плакала и, как подобает замужней женщине, ждала, что муж придет ее утешать. - Я бы бога благодарила, если бы у меня был такой муж, - не хочу сказать ничего плохого о бедном Двайере, царствие ему небесное.
- Царствие небесное, - сказала Сузи сквозь слезы. - Я сама тут между вами обоими долго не протяну. - А так как ее мать слушать этого не захотела, она вызы
вающе крикнула ей вслед через захлопнувшуюся дверь: - О, вы очень друг другу подходите!
Она была не так далека от истины. На смертном одре миссис Двайер просила дочь и Джека позаботиться о том, чтобы ее похоронили вместе с ними. Не то чтобы она просила об этом как-нибудь особенно горячо, но все равно Джек удивился, потому что она всегда презирала всякие нежности, не любила людей, которые рассуждают об идеалах более возвышенных, чем деньги и покой, и нисколько не интересовалась, где ее похоронят.
В семье это вызвало настоящий разлад, но Джек вдруг оказался упрямым, каким-то даже черствым. Много лет спустя Сузи, роясь в старых бумагах в столе, нашла счет от владельца похоронного бюро. Она обмерла от неожиданности, несколько минут горько плакала, а потом задумалась, чего ради он его хранит. Все-таки каких-то вещей она в нем до сих пор не понимала. Спасти ее теперь ничто не могло - он давно был ее мужем, а она все еще сгорала от любопытства.