— Йод! — потребовал Коршунов и бросил на пол ватный шарик со спиртом, которым протирал руки.
Сестра подала палочку с йодом.
Операция началась. Коршунов просил то йод, то новокаин, то пинцет, скальпель или ножницы, то кетгут или шелк. Вскоре он перестал просить, а только протягивал сестре руку, и в ней всегда оказывалось то, что нужно. Он ни разу не выразил неудовольствия.
— Ну как? — шепотом спросила Любовь Ивановна, глазами показывая на сестру.
— Здорово! — сказал я, не скрывая своего восхищения.
— В Москве видали таких?
— Слишком молодая на такой ответственной должности!
— Слишком молодая, слишком красивая, да?
Я покраснел.
— Не слишком заглядывайтесь на нее, она этого не любит, — посоветовала Любовь Ивановна и хитро мне подмигнула.
Я на шаг отодвинулся от нее и затаив дыхание продолжал смотреть на эту необычную операцию. Но я не смог долго пробыть наблюдателем и взял руку больного.
Ведь кому-то обязательно нужно стоять на пульсе. Проморгаешь — и вся операция будет ни к чему. Не случайно в хирургической клинике за пульсом больных всегда следил врач. Я старался так, как только мог. Наверно, Коршунов заметил мое старание и поблагодарил глазами, движением головы. Не надо благодарить, Василий Петрович.
Гринин и Захаров неплохо помогали Коршунову; он говорил им, что делать. Они сшивали кожу и мышцы, а Коршунов указывал, что к чему нужно прикрепить. Оказалось, что у мотоциклиста есть и глаза, и уши, и нос, просто раньше они не были видны, так как кожа лица во многих местах была разорвана и перевернута, и перекручена.
В разгар операции вошла сестра со шприцем в руке и сказала:
— Василий Петрович, время вводить пенициллин.
Я понял, что это сестра из терапевтического отделения.
— Да погодите, скоро кончим операцию.
— Не могу, — ответила сестра.
— Ну, я очень прошу. Еще минут пятнадцать, — взмолился Коршунов.
— Нет.
— Я приказываю.
— Больные не приказывают. — Сестра пошевелила в руке шприц, давая понять, что она спешит. — Готовьтесь.
Коршунов встал, и сестра сделала инъекцию. Какая непреклонная!
— Спасибо, Валя, — сказал Коршунов.
— Пожалуйста, Василий Петрович. — Сестра ушла, высоко неся свою красивую голову.
Я невольно посмотрел ей вслед. В душе смятение. Черт знает что! Сначала одна сестра поразила, а потом вторая, и еще сильнее.
— Перелить кровь, — тихо сказал Василий Петрович.
Ему никто не ответил.
Я не знал, кому адресованы его слова.
— Нина Федоровна, перелить кровь! Вы слышите?
— Слышу, Василий Петрович, — ответила операционная сестра.
Значит, она — Нина, а та — Валя. Хорошо.
— Мы поможем, — сказал Захаров.
— Прекрасно, друзья… А я немножко устал. Даже муха имеет нервную систему… Везите меня в палату… Осталось перелить кровь товарищу… больному…
Коршунов очень ослабел, едва двигал руками и дышал чаще, чем прежде. Он смотрел на нас черными страдальческими глазами и, наконец, закрыл их. Я испугался, подумав, что он умер.
— Быстро, мальчики! — сказала Любовь Ивановна.
Вскоре мы были возле лестницы. Подбежали сестры, санитарки, ходячие больные; при их помощи мы, как перышко, внесли кресло с Василием Петровичем на второй этаж. Я помогал Любови Ивановне уложить его в постель. Он весь горел, лицо ярко-красное, в капельках пота. Я попробовал пульс — слабый. Глаза не открывает и не отвечает на вопросы. Сестра позвала врача Екатерину Ивановну. Она тотчас пришла, худенькая старушка со сморщенным личиком. Села прямо на койку и начала выслушивать трубочкой грудь Василия Петровича.
Любовь Ивановна кивком головы показала, чтобы я вышел к ней в коридор.
— Как вы думаете, Михаила Илларионовича нужно поставить в известность? — спросила она у меня.
— Нужно, — сказал я.
Мы пошли в ординаторскую, и Любовь Ивановна позвонила в горсовет. Чуднова не хотели звать к телефону, так как шло заседание. Но потом все же позвали, и через десять минут он приехал в больницу на машине первого секретаря горкома.
— Как дела, Василий Петрович? — спросил Чуднов.
Но Коршунов не ответил и ему. Ни на этот вопрос, ни на все другие.
Всю ночь ему делали инъекции пенициллина, стрептомицина, камфары, вливали глюкозу, давали вдыхать кислород. Я сидел с Чудновым у его постели.
С вечера Чуднов отсылал меня домой, но я всякий раз отнекивался, и потом он перестал настаивать.
Несколько раз за ночь я спускался в хирургическое отделение, дважды мы спускались вместе с Чудновым: мотоциклист Лобов оставался в тяжелом состоянии.