В коридоре я увидел Валю. Она шла со шприцем в палату.
— Здравствуйте, Валентина Романовна, — сказал я.
— Пожалуйста, зовите меня Валей.
— С одним условием, — сказал я. — Если и вы не будете называть меня по батюшке.
Она моргнула мне в знак согласия и побежала по коридору. Если шприц приготовлен к работе и если в нем лекарство, его надо как можно быстрее пускать в ход. Я уже постиг это на собственном опыте. Лекарство может улетучиться неизвестно куда. И теряется стерильность.
Я взял папку и пошел в свою палату. Побеседовал с каждым больным, каждого выслушал стетоскопом, все полученные сведения записал в истории болезней.
— А как насчет уколов? — спросил Иванов. — Опять будете практиковаться?
— Сегодня уже нет, — сказал я.
— Значит, сестра будет делать?
— Делать-то буду я, но… уже буду по всем правилам. — Я почувствовал, что лицо краснеет. И зачем начал хвастаться? «По всем правилам»… Я поскорее вышел из палаты. В сестринской комнате сказал Вале, что хочу начать инъекции. Она согласилась, что уже время начинать. Я начал растворять пенициллин, затем вводил его больным. Делал все медленно, но зато правильно. Валя следила за моими руками, а когда я удачно влил глюкозу Руденко, она похвалила:
— Сегодня вас не узнать, Игорь Александрович.
В коридоре я сказал:
— А уговор?
— Какой уговор?
— Насчет батюшки.
— А! Так ведь при больных нельзя иначе, Игорь…
Я улыбнулся.
— Знаете что, Валя, давайте я буду сегодня делать пенициллин всем больным подряд.
— Надо у Михаила Илларионовича спросить. Он говорил только о ваших больных.
— Да зачем спрашивать! Вы же будете меня контролировать.
— Подождите. Я сейчас подумаю… Ладно. Делайте.
И работа закипела. В этот день я сделал двадцать инъекций пенициллина. Про внутривенные вливания всем больным я пока и не заикался. Нужно вначале освоить внутримышечные, нужно идти от простого к сложному. Я начал понимать эту истину.
— Вы, Игорь, способный. А я думала, вы только краснеть умеете, — сказала Валя.
Чуднов и в этот день проверял мои истории болезней и не сделал никаких замечаний.
Почему он ничего не говорит о вчерашнем прогуле? Его молчание раздражало. Я уже хотел спросить, что он думает о нас, когда вошел Вадим Павлович. Он особенно интересен, когда видишь его в профиль. Я нарисовал его лицо пером на бумаге, покрывавшей письменный стол. Не мог удержаться, чтобы не нарисовать. Нос попугая, подбородок женщины и лоб мужчины… На зарисовку я положил свою папку и, чтобы не видно было, что я прислушиваюсь к разговору, начал перелистывать истории болезней.
— Скучно мне становится здесь.
— Почему? — спросил Чуднов.
— Я же безработный. — Он подернул плечами. — Самый настоящий. Даже не знаю, за что мне платят зарплату.
— Ну и сказали! — Чуднов засмеялся. — Разве у нас в Союзе есть безработные?
— Посмотрите на меня!
— Ну, что вы безработный — это хорошо.
— Для вас хорошо.
— А для вас плохо? — спросил Чуднов.
— Конечно, плохо. Я квалификацию теряю.
Чуднов опять рассмеялся. У него даже слезы выступили. Я видел это краешком глаз.
— Придется уезжать, — мрачным тоном сказал Вадим Павлович.
— Вы сказали, уезжать?
— Конечно.
— Глупо. Во всяком случае, неумно.
— Совсем не глупо. Я не хочу деквалифицироваться.
— Уезжать не советую. Мы вас ценим. Вы это знаете.
— Здесь становится неинтересно. Никакой практики.
— Мы можем послать вас на курсы.
— На какие?
— Хирургом станете.
— Хирургом?
— Да. Почему бы вам не стать хирургом?
— Вы думаете? — В голосе Вадима Павловича звучали нотки сомнения.
— Да. Нам нужен третий хирург. Подумайте.
— Обещаю. — Вадим Павлович встал, одернул халат.
Чуднов подал ему руку. Вадим Павлович пожал ее и вышел из ординаторской. Он ни разу не улыбнулся.
Я все еще сидел, притаившись, и листал истории болезней.
— Слышали? — спросил Чуднов.
Я посмотрел на него и сделал непонимающее лицо.
— Вы слышали, что говорил Вадим Павлович?
— Я изучал истории болезней. — Я не мог признаться, что подслушивал.
— Жаль, что вы не слышали… Занятная проблема. — Чуднов улыбался своим мыслям.
Я подождал немного, потом сказал:
— Мы вчера не были в поликлинике.