— Господи, — потрясенно прошептала Сюзанна.
— Это был кошмар. — Чарли поежился, воскресив в памяти эти ужасные сорок восемь часов. — Я никогда в жизни не испытывал такого животного страха. Я просто в штаны наложил… И я ушел из дому. И не вернулся.
Вот и вся история. История мальчишки, убежавшего от нетерпимого, деспотичного отца, для которого сын никогда не был достаточно хорош. Мальчишки, который растрачивал свою единственную жизнь, пытаясь доказать отцу, что он не так уж плох. Но теперь уже слишком поздно. Отец никогда больше не сможет порадоваться его успехам и не осудит за промахи. И никогда не сможет им гордиться.
Чарли попытался улыбнуться Сюзанне хулиганской улыбкой, означавшей «а нам все до лампочки», но не выдержал ее взгляда, исполненного любви и участия, и отвернулся. Воспоминания сделали его уязвимым. Он поднялся и снова окинул взглядом свои прежние владения.
— Посмотри на этот хлам. Ковбойские шляпы, игрушечные поезда, — Он покачал головой со смешанным чувством умиления и отвращения. — Мне опять хочется есть. Давай совершим налет на холодильник. — Он взял Сюзанну за руку и поднял ее на ноги.
Когда они шли по направлению к двери, что-то попалось Чарли на глаза, и он остановился как вкопанный, заметив свисающий из коробки уголок ткани. Оцепенев, он уставился на него. Что-то шевельнулось в глубине его памяти.
— О Боже, — прошептал он. Из запутанных лабиринтов его детских воспоминаний всплыл обрывок мелодии… Битлз…
Нагнувшись к коробке, Чарли отогнал воспоминания. Это было просто одеяло, старое, вытертое детское одеяльце, вылинявшее от тысяч и тысяч стирок. Он взял его в руки.
— Это твое? — спросила Сюзанна, хотя это было очевидно.
Но Чарли не ответил, только повернулся к свету, пристально разглядывая свою находку, как драгоценную реликвию. Его пальцы гладили потертую ткань, он поднес одеяло к лицу и вдыхал его запах, отдавшись нахлынувшим чувствам.
— Чарли, — мягко окликнула его Сюзанна.
Наваждение исчезло.
— Черт, я вдруг вспомнил… У тебя, наверное, в детстве тоже были такие… придуманные друзья…
Сюзанна кивнула. Ее «придуманной подружкой» была Пресвятая Дева. Она до сих пор иногда поверяла ей свои тайны, беседуя с ней так, словно дева Мария была совсем рядом.
— А моего звали Человек Дождя. Точно. Человек Дождя. Когда мне было страшно или просто не по себе, я забивался с головой под одеяло и Человек Дождя пел для меня. — Чарли усмехнулся. — Как я сейчас вспоминаю, мне частенько бывало страшно. Боже, как давно это было!
— И когда он исчез? — Сюзанна была тронута. — Твой друг?
Чарли покачал головой.
— Я не знаю, — признался он. — Думаю, я просто вырос…
Он подержал одеяло еще несколько секунд, потом небрежно швырнул его назад в коробку, покончив наконец с воспоминаниями.
— Пошли есть.
Вечером, пока Сюзанна, уютно устроившись на кровати в комнате Чарли, листала альбом его детских фотографий, Чарли и поверенный его отца Джон Муни сидели в гостиной внизу. На столе красного дерева лежали бумага.
— Завещание: последняя воля Сэнфорда Бэббита.
Чарли единственный имел неоспоримые права на наследство, поэтому он внимательно слушал Муни, но пока радоваться было нечему.
Все, что требовалось от Муни, это сказать: «Это все твое, сынок», но именно этого Чарли и не услышал. Но он сохранял хладнокровие. Жизнь — тот же покер, и ты не должен раскрывать карт, пока партнеры не сделали ставок.
— Теперь мы приступим к оглашению завещания, но до этого, по просьбе вашего отца, я должен прочесть еще кое-что. Вы не возражаете? — Джон Муни взглянул на Чарли поверх очков.
— С какой стати? — пожал плечами Чарли.
Слава Богу, это было письмо, а не одно из этих отвратительных загробных видеопосланий. По крайней мере, не придется смотреть на старика. Надо просто слушать. Но все равно ему стало не по себе.
Муни коротко кивнул и вскрыл запечатанный конверт.
Он достал два сложенных листа плотной, неизменно дорогой бумаги и аккуратно развернул их. Чарли узнал виньетку — инициалы отца.
— Моему сыну Чарли Бэббиту. Дорогой Чарльз, — начал адвокат. — Сегодня мне исполнилось семьдесят лет.
Я старый человек, но не такой старый, чтобы не помнить ясно тот день, когда мы принесли тебя из роддома, твоя покойная мама и я. Ты был замечательным ребенком, жизнерадостным и многообещающим.
Чарли внутренне поморщился. Опять это проклятое слово «многообещающий». Любимое словечко отца.