Илья раздулся от напряжения, даже вспотел, за платком полез. «Ты только не обижайся, — отвечает, — но у меня большущее желание съездить тебе по физиономии. Как я еще могу поступить, когда хамят женщине». Ответ в духе моего друга, но не в духе человека-эхо. А теперь вы, обращаюсь к Ирине. Она к тому времени отошла и посматривала на меня вполне лояльно. Спросила: «У каждого из нас есть выбор. На кого, к примеру, должна реагировать я — на вас или на Илью?»
9
И. К. Монастырская. На лице не поймешь что — то ли улыбка, то ли усмешка. Обрадовался, что заморочил нам головы. «Сами-то вы знаете?» спрашиваю. Он сразу в кусты, стал изворачиваться. Это в его натуре, никогда не скажет определенно, все с какими-то оговорками. «Помилуйте, — говорит, — если бы я знал, то не надо и эксперимента. Кое-какие соображения у меня, разумеется, есть, но они ничего не стоят, все равно не поверите. Вот был бы здесь Полосов…»
Все-таки он меня заговорил, развесила уши. Илья еще пытался возражать, вяло спорил. У меня же разыгралась фантазия. В связи с этим самым эхом. Вообразила, что живет рядом человек, который понимает тебя не то что с полуслова или одного взгляда, а будто сам в тебя вселился. Ему и объяснять ничего не надо, он и так все чувствует. Это же мечта каждой женщины — иметь созвучную с тобой душу. Мужчинам не понять: они больше сами по себе, им дефицит чуткости не страшен. А женщина страдает не столько от переживаний, сколько от их неизбывности. Не с кем поделиться, некому поплакаться.
Что-то такое я высказала Эдуарду Павловичу, с опаской, правда. Думала, опять посмеется. Но он слушал серьезно, даже участливо, хотя и возразил. Не обольщайтесь, мол, Ирина Константиновна (вот даже как-по отчеству назвал), человек-эхо вряд ли окажется хорошим другом. Вам больше нужен исповедник — тот выслушает и утешит, а этот, возможно, утешит, но скорее еще пуще растравит. Он что зеркало: радует, если вы прекрасно выглядите. Ну, а если мешки под глазами, прыщ на носу? У вас никогда не появлялось желание запустить туфлей в зеркало?
Как же он тогда сказал, словечко какое-то употребил? А, вспомнила: «потребительски». Нельзя, говорит, на людей смотреть потребительски.
Зачем же, спрашиваю, в таком случае он нужен, этот ваш духовный урод, какой от него толк? Опять же вопрос-недоумок, как раз из тех — потребительских. Чувствую, снова начинаю заводиться, искрит у меня внутри. Только Эдуард Павлович все напряжение рукой снял, в самом буквальном смысле. Положил свою ладонь на мою. «Вы тот человек, кого я ищу. Будете иметь возможность получить ответы на все ваши вопросы. От вас потребуется самая малость: наблюдать и записывать. Вы вели когда-нибудь личный дневник? В школе, институте? Ничего больше, только наблюдать и записывать».
10
И. С. Сотник. Так и было. Даже не уговаривал. Предложил, и она неожиданно легко согласилась. Могла бы прежде посоветоваться со мной, так нет же, меня словно там не было. Я вдруг оказался лишним. Пошел на кухню, гремел посудой, сварил кофе, раза два заходил к ним. Они перебрались на диван, кофе в чашках стынет, на меня ноль внимания. И говорят, говорят…
Провожали где-то около полуночи. Таким самодовольным Эда я еще не видел. Он упивался собой, петухом вышагивал. Как же! Мало что своего сотрудника втолкнул в экспедицию, еще и мою ассистентку уговорил на себя работать. На лестничной площадке меня локтем в бок: она, мол, что надо! Это он об Ирине. Только его одобрение меня не обрадовало. Я словно чувствовал, что добром не кончится.
11
Следователь. Итак, на лестничную площадку вышли втроем. А дальше?
Сотник. Ирина осталась. Она, по-моему, от двери не отходила, придерживала, чтобы не захлопнулась. Мы с Эдуардом Павловичем спустились вниз.
Следователь. На лифте?
Сотник. Пешком.
Следователь. Почему? Лифт был занят?
Сотник. Не хотелось вызывать, поднимать шум. Лифт у нас хуже трамвая, грохот страшный. А час поздний, дом спит.