И точно. Ба-бах! Из передней, где коробки стоят, раздается звук падающего тела, должен был кто-то об них себе шею сломать. Все вскакивают – и туда! Суматоха, работники ресторана мечутся. – Алло, “скорую”! – Да что там такое, что? – Анастасия грохнулась на пол, потеряла сознание! Этого следовало ожидать. Странно, что раньше не грохнулась, не хотела сыну испортить праздник.
Мы бросаемся к Анастасии Георгиевне: несчастная лежит на полу, шиньон соскочил. Боже мой, почти лысая! Да поправьте вы юбку ей! Помогите поднять! Мы вопим, суетимся, и тут поперек нестройного хора раздается голос Вершинина:
– Так, отойдите все!
Ты чего раскомандовался?
Голос Киры:
– Пустите, он врач.
Да, действительно: чаша со змеей на лацканах. Почему ты раньше молчал?
– Нате, возьмите, – говорим мы ему, – таблеточки. Хорошие, помогают.
– Вот и примите их сами, раз помогают.
Ох, ничего себе!
Ладно, давай, прояви себя. Мы предпочитаем акупунктуру, восточные практики, но и к официальной медицине у нас в таких случаях доверие есть.
Вершинин склоняется над Анестезией, трогает шею, платье расстегивает.
– Подайте мне, – говорит, – мой портфель. И ноги ей поднимите.
Петечка берет ее за ноги.
– Нет, – говорит Вершинин, – так ты долго не простоишь. Ага, подвиньте сюда коробку, переверните, вот так.
Анестезия застонала, зашевелилась.
Какой он, харман-кардон, оказывается, у тебя целебный.
Тихо становится. Вершинин еще что-то довольно спокойно делает с нашей Анестезией, мы не видим, что именно. Потом поднимает взгляд, смотрит по сторонам. Совсем нестарый еще, младше нас. Кто ему нужен?
– Мы чем-то вам можем помочь?
– А? – спрашивает Вершинин.
Анестезия между тем ожила.
– Нет, ничего, – говорит Вершинин. – “Скорую” отмените. И давайте переместимся куда-нибудь на диван.
Чудо, ну просто чудо! Ай да Вершинин! Какой же он после всего Вершинин? Наверное, знаменитость, светило. Наверняка.
Они еще некоторое время переговариваются с Анестезией, до нас долетают разные их слова, некрасиво подслушивать, да мы ничего и не разберем. Голос у него низкий, приятный, терапевтический.
– Давайте пока по маленькой за Анастасию Георгиевну, – предлагает Петечка.
– Ну, давай.
Сводили ее в туалет, отряхнули, умыли. Все, собралась домой.
– Постойте, куда же вы? Мы вам вызовем автомобиль.
Помогаем Анестезии собраться, поправляем шиньон. Ой, какая у нее шишка! Надо бы приложить холодное… Доктор, посмотрите: там, наверное, гематома! Тот трогает Анестезию за голову: небольшая, говорит, ничего страшного, рассосется.
Анестезия смотрит на доктора, как… невозможно выразить. Ни на кого при нас не смотрела так. Даже на Сома, в лучшие дни.
– Доктор сказал, рассосется, – повторяет Петечка. – Как демократия.
Тоже – шутник. Все же лед принесли.
– Оставьте вы! – совсем оклемалась Анестезия. – Пустое. Дайте я Кирюшу с Милочкой поцелую.
Слава Богу, очухалась. Каково бы Кириллу было? Сому – тем более. Куда вы, Анастасия Георгиевна? Мы найдем сейчас, кто б вас мог проводить.
– Господи, – говорит она на прощанье, – какие же вы, артисты, все-таки… тупые и нежные.
И потопала к “Новокузнецкой” – с прямой спиной. Цок-цок-цок: обувь она всегда носила хорошую.
Праздник возобновляется, но делается другим.
Промахнулся он с этим дурацким кинотеатром, но как угадаешь с подарком девочке, которой ни разу в жизни не видел? При том что она твоя дочь. Он бы сам был рад такой вещи. Ему никогда не дарили больших подарков, даже на свадьбы, хотя он был неоднократно женат. Каждый раз, как сходился с женщиной, если она, разумеется, хотела замуж. Может быть, кроме нескольких случаев… Но детей не бросал, потому что их, как он думал, не было. Облажался с подарком и оделся неправильно: так показалось, когда артисты пришли. Хотя форму напялил не потому, что нет нормального пиджака: пиджак можно в конце концов одолжить. Но как зато повезло с этим обмороком, а?!
Он давно уволился из вооруженных сил и работал то там, то сям – разместился кое-как в предлагаемых обстоятельствах.
Кто-то из артистов спрашивает почтительно:
– Вы, наверное, анестезиолог?
Само собой: у Анестезии обморок, а тут – раз – и соответствующий специалист. Он улыбается: нет, хирург.
Его отводит в сторону Самуил Самуилович, здесь у всех прозвища, он успел усвоить: этого зовут Сом. Ему прописали какую-то пшикалку:
– Ее, это… – показывает большим пальцем, – до или после еды?
Сом изъясняется главным образом междометиями, не похож он на человека, которого волнуют какие-то пшикалки. Спрашивает будто бы между прочим: