Понимание богатства в узкоэкономическом смысле привело к воспеванию А. Смитом разделения труда на том основании, что так может быть произведено гораздо больше изделий. Тщетно было бы искать у А. Смита упоминания об отрицательных последствиях классово-обусловленного разделения труда. Конечно, в то время они не были еще столь значительны и не влекли за собой таких социальных и экологических бедствий, как сейчас, но несомненно, что они были ощутимы, и то, что А. Смит не захотел их заметить, объясняет популярность его произведений в буржуазном обществе. Если бы на них своевременно было обращено внимание, одна из причин экологических трудностей перестала бы существовать.
Буржуазная политэкономия не поняла, что вместе с разделением труда «разделяется» (Энгельс) и сам человек, появляется «частичный индивид», который не способен предугадывать отдаленные последствия своей деятельности, поскольку ни природу, ни себя не осознает как целостность, что экологически особенно опасно в эпоху, когда деятельность человека становится все более масштабной и вызывает все более крупные отдаленные последствия.
Производитель, выполняющий какую-либо отдельную операцию, плохо представляет последствия целостного функционирования создаваемой технической системы и, стало быть, ее экологический эффект. В природе «все связано со всем», но это обстоятельство упускается из виду, когда отдельные фрагменты природы преобразуются в соответствии с частнособственническими интересами, что вызывает или, наоборот, вызывается разделением труда.
Разделение труда существует как «общественное воспроизводство особенной индивидуальности» (Маркс) и средство закабаления трудящихся. В капиталистическом обществе важнейшим является последнее. Разделение труда, доходящее до тейлоровской системы, ведет к разорванности человеческого бытия и, как следствие, упущению из вида целостности природы и человека. Классово-обусловленное разделение труда делает труд индивида все более частным, далеким от всеобщего. Противоречивость труда частичного, обособленного, достигает в системе товарно-денежного производства крайних форм обострения, и само это разделение труда перестает быть плодотворным, несмотря даже на тот факт, что, поскольку отдельные операции, выполняемые рабочими, становятся все более механическими, создаются условия для замены рабочего труда механизмами.
Следствием классово-антагонистического разделения труда является отчуждение человека от результата труда. Если продукт труда отчуждается, то и само производство становится деятельным отчуждением. А поскольку отношение человека к себе подобным определяет отношение к природе, ограниченное отношение людей друг к другу обусловливает их ограниченное отношение к природе. Отчужденный труд человека отчуждает от него природу, которую в процессе труда у него отбирают. Сама частная собственность есть причина и следствие такого труда, внешнего отношения рабочего к природе и самому себе. Как предмет отчужденного труда и частная собственность природа противостоит человеку, приобретая извращенную значимость. Человек и природа начинают выступать как две враждебные силы. Классово-обусловленное разделение труда, создавшее объективную основу господства товарно-денежного хозяйства, опредмечения природы и развития системы машин как адекватной формы капитала ведет к тому, что в современных условиях получило название экологического отчуждения.
Отрицательные последствия разделения труда (в частности, для развития личности) долгое время оставались в тени в буржуазном обществе и исследовались только в трудах утопистов. Теперь же оказалось, что в дополнение к тому, что закон разделения труда лежит в основе деления на классы, разделение труда имеет и отрицательные экологические последствия. Конечно, разделение труда привело к гигантскому росту производительных сил общества. Однако оно же способствовало и усилению общего давления на природу, причем не просто усилению, но искажению всех форм взаимодействия человека и природы.
Подчеркивая положительные стороны труда, которыми он действительно обладает как «положительная творческая деятельность», буржуазные политэкономы упускали из виду, что наемный труд (столь же антагонистический, как и рабский и барщинный) «еще не создал или лишился субъективных и объективных условий для того, чтобы он был самоосуществлением индивида»{23} и что таковым может быть только труд всеобщий.
Для чего вообще человеку трудиться? К. Маркс отвечал на этот вопрос, что «сам труд, сама жизнедеятельность, сама производственная жизнь оказываются для человека лишь средством для удовлетворения одной его потребности, потребности в сохранении физического существования»{24}. Но труд, отчужденный и частичный, ставит под вопрос само существование человека. При наемном труде опредмечивание выступает на деле как процесс отчуждения труда, и прекращается оно лишь «с устранением непосредственного характера живого труда как лишь единичного, с превращением деятельности индивидов в непосредственно всеобщую»{25}.
Разработанная английской политэкономией трудовая теория стоимости фактически становилась апологией капитализма, если учесть, что труд ставился Смитом и Рикардо в зависимость почти исключительно от наличия капитала. В этом, собственно, причина ее успеха. Само по себе природное богатство объекта оказывалось чем-то уже несущественным для его стоимости, а вместе с тем падало и значение природы как таковой.
В основе экономической эйфории А. Смита лежало убеждение в целесообразности организации человеческого общества подобно тому, как таковая существует в мире физических явлений. Смит говорит о «естественной гармонии», хотя здесь мы имеем дело со своеобразным политэкономическим вариантом «предустановленной гармонии». А. Смит не исследовал взаимоотношения экономики с другими отраслями человеческой деятельности. Если все целесообразно, то и развитие каждой части целесообразно. А. Смит не замечал, что экономика может подавить другие виды человеческой деятельности, и оказался таким образом проводником концепции обособленного экономического роста, который вел западную цивилизацию к кризису природы и человека. Здесь имеем дело с ловушкой плоскопозитивистского представления о прогрессе, которое, по существу, имморально.
Буржуазные экономисты до недавнего времени в силу самого характера их профессии и специфики капиталистического общества ставили во главу угла материальное производство (не включая в него производство самого человека). Капиталист спешит получить прибыль, так как действует принцип «все или ничего», и он преуспевает в этом, воздействуя на производство и психологию масс. Капитализм вовлекает всех в бездумную гонку производства и потребления. Предприниматель думает, что бы еще произвести, обеспечивающее прибыль; потребитель — как бы потребить нечто новое, считающееся престижным. В итоге получается, что в так называемых развитых странах производится масса ненужного, в развивающихся и наименее развитых отсутствуют товары первой необходимости. У А. Смита опять-таки в соответствии с тем, что он называет «естественной гармонией», интересы общества уже на стадии капитализма автоматически совпадают с интересами отдельной личности. Как же иначе, если «богатство страны слагается из суммы богатств отдельных лиц». Классическая западная политэкономия — апология производства и капитала, и зиждилась она на «процветании» до поры до времени капиталистической системы с ее пониманием богатства. Предостережения Мальтуса и некоторые осторожные высказывания Рикардо и других экономистов склонны были рассматриваться в ней как курьез.
Обосновывая принцип экономического либерализма, А. Смит писал, что в человеческих делах надо только дать полный простор природе. Это верно, но природу Смит понимал на свой лад, по существу, оправдывая ею капиталистическую анархию производства. В то же время Смит прав, когда, рассматривая капиталистическую экономику и имея дело с Капиталистом, пишет о том, что товарная экономика основывается на эгоизме. Действительно, при существующих свойствах капиталиста экономика развивается, разделение труда прогрессирует и вместе с тем приближается кризис человека и окружающей природы.