Подлинное творчество есть творение для всех и сопоставимо со всеобщей любовью. Нельзя творить для себя без опасения потерять импульс творчества, потому что в законченном произведении не содержится потенций творчества для самого автора. Писатели говорят, что лучшее их произведение то, которое еще не написано или пишется в данный момент. Для самого автора творчество существует лишь в виде процесса созидания, а написанное имеет творческие потенции для других. Таким образом, подлинный творец, пока он остается творцом, радикально ориентирован на других, а не на собственные результаты. С этой точки зрения можно и восточную концепцию непривязанности к результатам трактовать как ориентированную на творчество как процесс. Такое понимание творчества, конечно же, находится в нерасторжимой связи со всеобщей любовью и противостоит своекорыстному стремлению господствовать над природой, потреблять ее. Так выявляется фундаментальная противоположность агрессивно-потребительского и любовно-творческого отношения к миру.
Творчество и любовь могут быть редуцированы, и тогда, встретясь, они оказывают друг на друга снижающее воздействие. Наоборот, выступая на своей зафиксированной в философии высоте, они образуют подлинно гармоничное целое, способное к плодотворному сотрудничеству. Создать это целое, как справедливо заметил Р. Тагор, нелегко: «Внешне овладеть природой гораздо легче, чем любовно проникнуть в нее, ибо на это способен лишь истинно творческий гений»{41}. В то же время психологами подмечено: если нет любви в детстве, творчество переходит в деструктивную агрессивность. Итак, между творчеством и любовью существует отношение взаимодополнительности и взаимопроникновения.
Любовь и творчество неразрывно связаны между собой также и посредством соотнесения с целостностью человеческого сознания и познания. Творчество способствует целостному восприятию природы, и наоборот. Но для целостного восприятия необходима любовь (в ее философском значении всеобщей любви), способствующая постижению природы.
Менее очевидна связь между процессом творчества и любовным отношением к предмету исследования в науке. Можно думать, что ученый исследует реальность совершенно бесстрастно, познавая объективные, действующие независимо от воли и желания людей законы природы. Такой взгляд, однако, результат весьма поверхностного следования модным некогда позитивистским догмам. Даже открывая объективные, действующие независимо от воли и желания людей законы природы, ученый не остается бесстрастным. Об этом можно судить по высказываниям самих творцов науки, которые соглашались приоткрыть дверь в лабораторию своей деятельности., с трудом получающей строго рациональное обоснование, и глубоко задумывались над психологическими причинами их исследовательского успеха. Так, по мнению Эйнштейна, универсальные законы науки могут быть получены только при помощи интуиции, основанной на феномене, схожем с интеллектуальной любовью (Эйнштейн использует здесь термин Спинозы) к объекту опыта. На наш взгляд, речь здесь идет о состоянии душевно-духовного единства, в котором творческий и любовный моменты существенным образом переплетены. Можно предположить, что любовь к объекту исследования, как и творчество, лежит в основании познания мира и благодаря образующемуся любовно-творческому единству приносимые наукой знания имеют экологически и социально благотворный смысл. Творчество и любовь — способы понять и проникнуть в гармонию природы.
Стремиться познать живую душу природы, а не мертвые ее слепки, и не для того, чтобы удачнее ее использовать, а чтобы предугадывать ее желания и исполнять их — таково истинное познание, достигаемое через любовь к природе.
Встречается следующее возражение: нужно не любовно-творческое отношение, а научно обоснованное. Что можно сказать по этому поводу? Во-первых, когда мы говорим о любовно-творческом отношении, то имеем в виду отношение каждого человека (к природе имеет отношение каждый), а не только ученого. Всегда ли отношение обычного человека является научно обоснованным и возможно ли это? Какими должны быть направленность сознания и практическое отношение к природе, чтобы человек принял и следовал научно обоснованным нормам — вот о чем собственно речь. Во-вторых, нельзя забывать об относительности научных знаний, а стало быть и научного обоснования, которое отнюдь не следует сциентистски абсолютизировать. В-третьих, само направление научных исследований и результаты его определяются некоими ценностными нормами; стало быть, искомые принципы сами лежат в основе научных исследований и обоснований, и поэтому их нельзя заменить принципами специфически научными. В-четвертых, познание взаимоотношений человека и природы, столь необходимое для решения экологической проблемы, отнюдь не сводится к научному. Наконец, любовно-творческое отношение никак не противоречит научно обоснованному, наоборот, способствует его становлению.
Любовно-творческое отношение к природе как познавательно-преобразовательный принцип приложимо ко всем сферам взаимоотношений человека и природы, и его распространение на все области человеческой деятельности является конкретным способом гармонизации взаимоотношений природы и общества.
Связь между гармонией, творчеством и любовью показал еще Платон, который писал, что «гармония — это созвучие, а созвучие — это своего рода согласие, а из начал различных, покуда они различны между собой, согласия не получится. И опять-таки раздваивающее и несогласное нельзя привести в гармонию, что видно и на примере ритма, который создается согласованием расходящихся сначала замедлений и ускорений. А согласие во все это вносит музыкальное искусство, которое устанавливает любовь и единодушие… Впрочем, в самом строении гармонии и ритма нетрудно заметить любовное начало, и любовь здесь не двойственна»{42}.
Вспомним, что Лейбниц называл гармонией такую последовательность состояний того или иного объекта, в которой получают свое выражение наиболее существенные черты последнего. К таковым и относятся любовь и творчество. В какой-то степени эта мысль Лейбница продолжает идеи античных философов о гармоничном поведении как соответствии своей природе.
Адекватная форма гармонии человека с природой не охота или зоопарк, а свободное любовно-творческое общение свободных целостных личностей с остальной природой. «Они указывали мне на деревья свои, и я не мог понять той степени любви, с которой они смотрели на них: точно они говорили с себе подобными существами. И знаете, может быть, я не ошибусь, если скажу, что они говорили с ними! Да, они нашли их язык, и убежден, что те понимали их. Так смотрели они и на всю природу — на животных, которые жили с ними мирно, не нападали на них и любили их, побежденные их же любовью. Они указывали мне на звезды и говорили о них со мною о чем-то, чего я не мог понять, но я убежден, что они как бы чем-то соприкасались с небесными звездами, не мыслию только, а каким-то живым путем»{43}.
Будучи по природе своей целостным и в отличие от агрессивно-потребительского отношения фундаментально устойчивым, любовно-творческое отношение формирует внутриличностную и социальную гармонию, которая отвечает необходимости гармонизации взаимоотношений природы и общества. Тема экологического значения целостности и внутренней гармонии человека будет продолжена в следующем разделе.
2. «Все во мне, и я во всем»
Рассмотрение человека в его взаимодействии с природной средой можно вести на трех уровнях. Первый — количественный, обычно применяемый в демографии. Здесь интересует прежде всего обеспечение населения планеты продовольствием и жизненным пространством. Растущее быстрыми темпами население Земли оказывает все большее давление на биосферу, обостряя экологическое положение. Темпы роста таковы, что для обеспечения даже тех условий существования, каковы на Земле сейчас, каждое вновь появляющееся поколение обязано построить (и, стало быть, потребить соответствующее количество ресурсов биосферы) техноструктуру, равную той, которая в настоящий момент существует на Земле. Задачи беспрецедентные. Насколько они выполнимы? Тревога, которую испытывают в связи с этим, вполне обоснована, если, скажем, рациональный предел расширения земледелия оценить в 2,7 млрд га. Встречаются и весьма оптимистические оценки, обещающие, что Земля может прокормить до 700 млрд человек.