Здесь же хотелось бы сказать еще об одном славянском божестве, важном в плане нашей темы. Это Лада — богиня брака и веселья, по А. С. Фаминцыну, связанная с весенними свадебными обрядами. Называя ее еще и богиней растительного плодородия, Б. А. Рыбаков сопоставляет ее с греческой богиней Лато и римской Латоной. То, что именно Лада является богиней брака и семейной жизни, вполне понятно по самой этимологии слова, поскольку для семейной жизни столь важна гармония тех, кто семью составляет. Но наделение ее еще и функцией растительного плодородия может свидетельствовать о зачатках соединения гармонии семейной, социальной с тем, что может быть названо гармонией экологической.
Вторая важнейшая для мифологии идея — идея вечности единства человека и природы (которое понималось мифологическим мышлением именно как вечно повторяющееся, а не как развивающийся во времени процесс) и его вечного воспроизводства (но не исторического возвращения к себе, как в христианском эсхатологизме или философии Гегеля) — выражалась в представлении о непрерывности бега Времени, что изображалось повторением одних и тех же фигур на дошедших до нашего времени сосудах.
На более поздних стадиях развития культуры миф заменяется философской рефлексией, научным познанием, новыми формами религии. Впрочем, в различных районах земного шара мифологические представления оказались достаточно прочными, и мы встречаемся поныне с остатками мифологического отношения к природе. О том, каково оно было на практике, косвенно можно судить по отношению к природе современных так называемых нецивилизованных народов, для которых отношение к природе столь же основополагающе, как отношение к жизни и смерти.
У таких народов, в том числе коренных народов, населяющих северные и восточные районы СССР, до сих пор сохраняются анимизм, аниматизм и тотемизм, на протяжении тысячелетий предохранявшие систему взаимоотношений человека с природой от слишком резких и поспешных изменений.
Если ненец на охоте «встретится с медведем, то он тотчас его не убивает, а сначала вступает с ним в разговор, начинает восхвалять его достоинства, спрашивает, для чего он встретился с ним, просит, чтобы он не поцарапал его своими острыми когтями». После «беседы», во время которой медведь якобы соглашается быть убитым, охотник его убивает и «считает себя в своих действиях оправданным против родных медведя, которые за смерть своего члена могли бы отомстить»{5}. Разговор с животными как таковой мог быть конечно следствием аниматизма (считалось, что животные понимают человеческую речь). Но интересно здесь и само его содержание.
Как бы ни относиться к причинам соответствующего поведения, нельзя не видеть его экологически позитивного смысла. Разговор со встреченным зверем до его убийства, конечно, можно рассматривать как чудачество и следствие культурной отсталости, но можно воспринять это и как проявление свойственной вполне развитой культуре ответственности за свои действия. Охотник сознает, что причиняет зло зверю и окружающей природе, хотя и понимает, что без этого зла само его существование будет невозможно. Для чего же нужно осознавание зла, коль скоро оно неизбежно в определенных пределах? Именно для того, чтобы осознавать эти пределы и не переступать их и сознательно принять на себя моральную ответственность за совершенное зло, которое, будучи необходимым, не становится благодаря этому и морально оправданным. В конце концов оказывается, что это «чудачество» необходимо также самому человеку для его нравственного здоровья.
Северные народы к растениям и животным традиционно относились как к некоему роду людей, распространяя на них внутрисоциальные моральные нормы. Пропагандируемые универсальной этикой А. Швейцера принципы благоговения перед жизнью и современной экологической этикой принципы включения природы в сферу моральных норм человека, по-видимому, имели аналоги в древности. Правда, основой этичного отношения к растениям и животным мог быть скорее страх, чем осознание ответственности за судьбу природы, когда, скажем, в тюленях нивхи видели морских людей или когда они верили в существование «лесных» людей. Источник страха коренится и в представлениях о связях животных с высшими силами, с духами-хозяевами: рябчика, например, с духом неба, медведя — с хозяином тайги и т. п., но от этого позитивный экологический смысл здесь не становится менее значимым.
Аналогичные формы поведения сохранились у многих народностей, живущих на Земле. Они тесно связаны со своеобразными представлениями о душе человека, животных и всего движущегося (ветра, грома, солнца, признаваемых живыми). Представители еще одной из северных народностей, кеты, считали, что живой человек являет собой обязательное единство двух половин — видимой и невидимой, и называли невидимую половину человека душой. От нее зависит не только здоровье, но и сама жизнь. Душа представлялась маленькой копией хозяина, невидимой, но материальной. Ее жизнь после смерти хозяина зависела от того, как он жил, и сама она (или мысль, ум) реинкарнировалась в нового человека, а также в животных. Возможно поэтому нивхское слово «мудь» («умереть») означало «стать», «перевоплотиться». А вот в нанайском языке и вовсе нет эквивалента слову «смерть».
Причиной обожествления нивхами медведя могла служить вера в переход души убитого медведем человека в медведя. Когда убивали большого старого медведя, говорили: «Убил деда (дядю и т. д.)». У нанайцев бытовали представления о родстве убитого медведя с человеком, нашедшим берлогу. Таким образом, одна из причин осторожного обращения с животными (и не только с ними) связана именно с идеей перевоплощения. Представления северных народностей о наличии семи душ, реинкарнации схожи с представлениями древних египтян о душе (двойник, в которого после смерти вселяется душа; душа в виде птички и т. п.), с соответствующими представлениями других народов. Представляется несомненным, что подобные верования играли позитивную экологическую роль.
Другая причина бережного обращения нецивилизованных народностей с природой — генетического порядка. Толстому дереву, выделявшемуся среди других в тайге, нанайские охотники кланялись, если им приходилось заблудиться в незнакомом месте. Л. Я. Штернбергу удалось записать легенду о происхождении рода Заксор от необыкновенной березы. Согласно представлениям одного из родов нивхов, они ведут свое происхождение от лиственницы.
Обе отмеченные причины вытекают, собственно говоря, из одной главной: — из тягального, целостного рассмотрения бытия, которое присуще так называемым примитивным народностям.
Поражает удивительное соответствие во взглядах на природу народов, живших в совершенно разных частях света и в разных условиях. Американские индейцы, которые, по утверждению Дж. Калликотта, относились к природе с большим благоговением, чем цивилизованные европейцы, завоевавшие Америку, так же, как и египтяне, верили, что Великий Дух присутствует во всем и объединяет человека со всем в природе. Для индейцев человек, животные, растения и даже оживотворяемые (хотя и признаваемые в меньшей степени сознательными) камни — члены одной универсальной семьи, дети одной Матери-земли и неба-Отца{6}. Такие же понятия встречаем в «Ригведе». Символическим выражением мифологического единства человека и природы может служить изображение сфинкса, в котором соединены части животного и человека.
Причины экологического кризиса, по мнению А. Тойнби, сводятся к возникновению монотеизма, и поэтому лекарством от этой болезни является переход к политеистическим представлениям, более древним и наиболее универсальным, когда природа понималась не как сокровище, а как божество, Мать-Земля, и все стихии и феномены природы почитались божественными{7}.
Однако уже самые знаменитые из древнейших цивилизаций, от которых остались достоверные письменные источники, реализовывали широкий диапазон вариантов отношения человека к природе, свидетельствующий о растущих возможностях человека изменять природную среду.
Преобразование природы велось в Междуречье несколько тысячелетий тому назад в больших масштабах, что было вызвано, в частности, не столь благоприятной ситуацией с орошением земель, как, скажем, в Египте, где основную роль играли естественные разливы Нила. Именно ошибки в ирригационном строительстве были, как считают некоторые современные историки, причинами упадка и гибели Вавилонского государства. Правила, регулирующие взаимоотношения человека и природы у народов Ближнего и Среднего Востока, в частности, отражены в мифологии. Шумерский и аккадский бог Ану на совещании богов говорит: «Умереть подобает тому, кто у гор похитил кедры», имея в виду Гильгамеша и его друга Энкиду. Ливанские кедры оказались все же истребленными, причем, согласно эпосу, только для того, чтобы прославилось в веках имя Гильгамеша. В результате наказывается смертью лишь Энкиду, срубивший всего один кедр (правда, такой, которому не было равных в мире) для того, чтобы сделать из него дверь храма, посвященного другому верховному богу Шумера и Аккада Эллилю.