При этом принцип ценностного равноправия всего живого (равноценности) предстает как основание экологической этики. Как отмечал писатель Пришвин, «может быть, это самое трудное, приучить себя к доверию, в котором скрывается уважение к внешнему миру в том смысле, что он на тех же правах существует, как я». Этого основания вполне достаточно, и совсем необязательно, чтобы человек и природа были еще и юридически равны.
В качестве еще одного базиса предлагается так называемый «принцип выживания». Однако главным для человека, по-видимому, должно быть не просто выживание, а достойное существование, обеспечивающее прогресс. Потребность выживания не самая высшая на иерархической лестнице потребностей человека. Тайна бытия человеческого, по Достоевскому, не в том, чтобы только жить, а в том, для чего жить.
Суть ошибки, которую часто совершают сторонники экологического подхода, заключается, как и во многих других случаях, в экстраполяции на поведение человека результатов, полученных при исследовании в области экологии животных и растений. Последнее, впрочем, не должно ставить под сомнение необходимость формирования экологической этики, заключающей в себе нравственные принципы взаимоотношения человека с природной средой.
Крупным шагом на пути становления экологической этики стала этика «благоговения пред жизнью», разработанная и, что особенно важно, практически воплощенная в жизнь А. Швейцером. Как справедливо отметили И. Т. Фролов и В. В. Загладин, этика «благоговения перед жизнью» должна стать составной частью коммунистической морали, отличающейся гуманизмом и коллективизмом{50}. Отправной точкой для размышлений Швейцера служила первая мировая война. Он не жил в эпоху экологического кризиса. Современная экологическая ситуация требует дальнейшего расширения сферы приложения этики с включением в нее неживой природы.
Отметим, что, если бы Швейцер не понимал любовь слишком узко психологично, он, по-видимому, признал бы, что именно любовь лежит в основе благоговения перед жизнью. По крайней мере он вплотную подходит к этому в своем труде «Культура и этика».
В заключение данного раздела остановимся на одном очень существенном моменте современных исканий в области экологической этики. Стремление к покорению природы сейчас в литературе порой вуализируется тем, что можно назвать «относительной этикой», в соответствии с которой человек морально вправе уничтожать природу в том случае и в такой степени, в какой это для него необходимо. Надо сказать, что само рассуждение об относительности нравственных принципов губительно для этики, поскольку она зиждется на моральных абсолютах. Вместо того, чтобы распространить этику Швейцера на всю природу, порой как бы снисходительно похлопывают его по плечу: мол, конечно, хороший был человек, но уж очень наивен, да и принципы его утопичны — человеку, чтобы существовать, нужно питаться, бороться с природой и т. д., а не благоговеть перед ней. Это возражение только на первый взгляд убедительно. Если совесть человека будет спокойна, то как определить, что необходимо, а что нет? В этом смысле афоризм «Чистая совесть — изобретение дьявола» очень к месту. Сугубо рациональное понимание меры необходимости может подвести. Абсолютным знанием человек не обладает, в то время как мораль действует как система абсолютов.
Человек остается переживающим существом, какими бы знаниями он ни обладал. Зачем это нужно? Сопереживание и сочувствие — один из механизмов, регулирующих воздействие на природу. Не всегда можно рационально определить, до какой степени можно разрушить природу, и совесть, заставляющая мучиться и переживать, останавливает руку человека. Четкой границы между тем, что можно и что нельзя, нет, и каждый эту границу устанавливает для себя. Один убьет животное просто так, другой нет. Переживания сдвигают границу в экологически полезном направлении, хотя с виду и излишни. В них проявляется экологическая мудрость. Поэтому нужны и экологическое сознание и экологическая совесть (что, впрочем, этимологически одно и то же), и совесть может быть основой для знания.
Помимо разумной, существует и моральная необходимость, и эти вещи не обязательно совпадают. Имеется в виду моральная необходимость мучиться, даже если то, что делаешь, необходимо с точки зрения разума. Это нужно для нравственного здоровья самого человека. Современные писатели (например, В. Крупин) правильно говорят о нравственной ответственности любого вторжения в природу. Понять, что уничтожение природы — абсолютное зло, а ее частичное уничтожение, причинение вреда другим жизням, какими бы при этом соображениями ни руководствовались, — зло относительное, и оно должно быть меньше добра по отношению к природе — главное в этических аспектах экологической проблемы. Если знание есть категория гносеологическая, то совесть — категория нравственная, и без взаимной вести невозможна гармония человека с природой. Этим определяется нравственное условие гармонизации взаимоотношений природы и общества.
В подтверждение концепции «относительной этики» приводятся, в частности, экспериментальная деятельность И. П. Павлова и даже его подлинные слова из дневников об испытанных им внутренних переживаниях, что, однако, противоречит данной концепции. Утверждают, что поставленный Павловым памятник собаке — нравственный образец отношения к подопытным животным, упуская из виду, что сооружение этого памятника никакой необходимостью, помимо моральной, не вызвано.
Конечно, чтобы соответствующее отношение стало составной частью мировоззрения человека, самих по себе разговоров об экологической этике мало. Должен произойти мировоззренческий сдвиг внутри человека, а он не следует автоматически после прочитанной книги или прослушанной лекции. Так было всегда, но если раньше формирование мировоззрения у многих людей происходило через отношение к другим людям, то теперь побудительным мотивом может стать осознание ценности природы. Подобный процесс показывает художественная литература, демонстрируя связь экологической проблемы с эстетическими аспектами культуры.
3. «Также и по законам красоты»
Рассуждения о гармонии познания и преобразования природы вызывают возражения такого порядка, что гармония это-де скорее что-то, имеющее отношение к поэзии, искусству. Исторический обзор, проведенный в первой главе, показывает, что некогда понятие гармонии играло важнейшую роль и в практической и в познавательной сферах различных культур. По словам архитектора И. Жолтовского, тема гармонии — единственная, которой жива человеческая культура. На примере античного мира это прекрасно показывает А. Ф. Лосев в своей многотомной «Истории античной эстетики». Космос для древних греков по самой этимологии слова означал прекрасное, гармоническое устройство мира, а не просто все то, что находится за пределами земной атмосферы.
Собственно сама эстетика как особая дисциплина сформировалась тогда, когда прекрасное ушло из наиболее важных практических и познавательных отраслей культуры и понадобилось отвести ему особый совсем не «красный» угол. А ушло оно потому, что при внутренней противоречивости человека и его отчуждении от природы трудно стало воспринимать красоту. Маркс писал, что торговец минералами «видит только меркантильную стоимость, а не красоту и не своеобразную природу минерала», и только гармонически настроенная душа, по словам Шеллинга, по-настоящему способна к восприятию искусства (добавим, и красоты вообще).
Плоды разделения практики и эстетики ощущаются до сих пор в требованиях специалистов, занимающихся конкретными областями преобразования природы, что не следует в их дела вмешиваться, скажем, писателям, т. е. людям, работающим в наиболее эстетически значимых в настоящее время отраслях культуры. Подобные требования, вполне исторически объяснимые, по сути своей не правомерны, поскольку эстетические, как и этические, соображения не нечто постороннее по отношению к практическим и познавательным целям, а, напротив, представляют собой их существеннейший аспект.