Персы задолго до принятия ислама имели много правил соблюдения чистоты, в частности чистоты водоемов. Митра был сначала древнеиранским богом договора, а позднее — солнца [mithra — согласие]. В «Авесте» утверждается, что человек был создан для любования природой. Следовавшее за зороастризмом манихейство также имело много природоохранных правил и предписаний. Манихеи верили, что плод испытывает боль, когда его срывают с дерева, режут и т. д. Отсюда следовала «печать руки» — запрещение убивать людей и животных, уничтожать растения. Правила чистоты играют большую роль и в исламе («чистота — половина веры», по Мухаммеду). Все это, впрочем, не спасло и природу Персии от разрушения — обезлесения и эрозии почв.
Вообще накапливается все больше данных о том, что древнейшие цивилизации гибли не только от нашествия завоевателей, но и от собственных экологических трудностей, с которыми не могли справиться. Господство мифологического отношения к природе сдерживало преобразовательную деятельность человека, но, конечно, не могло в силу фундаментальности противоречивого единства человека и природы полностью уберечь от экологических кризисов. В связи с этим интересна идея о созидательных и разрушительных экологических кризисах, точнее о творческом ответе на кризис и об отсутствии такового. Как пример созидательного кризиса можно рассматривать переход от охоты к земледелию в верхнем палеолите. Творческий ответ на кризис мог способствовать прогрессу, нетворческий приводил к катастрофе.
Противопоставление подхода к определению места человека в природе, свойственного восточным цивилизациям и религиям, современному западному миропониманию, сейчас очень модно на Западе. В западной культуре, пишет Ф. Капра, где доминирует механистическое, фрагментированное воззрение на мир, все большее число людей видит в этом основную причину широко распространенного недовольства обществом, вследствие чего многие обращают свои взоры на восточный способ жизни{8}.
Многие западные исследователи отмечают, что древневосточные, прежде всего дальневосточные, учения стремятся к целостному пониманию мира в качестве единственно возможной реальности, все стороны которой коррелятивно взаимосвязаны, и находятся в органическом единстве. Представление о Вселенной как о живом существе известно и Древней Греции.
Идея единства, целостности многообразного природного мира, каждого его фрагмента, части является фундаментальной для индуизма и буддизма. Согласно веданте: «Ты есть то». Согласно буддизму, «все в одном, одно (один) во всем». Буддизм, в определенном смысле основываясь на индуизме и в то же время противополагая себя ему, продолжает линию мифологической всесвязанности и сопричастности. Уже в индуизме эта линия оказывается тщательно логически проработанной и вполне осознанной, а в буддизме к этому добавляется, причем становясь главенствующей, нравственная составляющая. Она накладывает существенные и принципиальные ограничения на природопреобразовательную деятельность человека.
Идеологической и религиозной основой восточного единства человека с природой является проповедь слияния человека с единственной подлинной Реальностью, недифференцированным Абсолютом. Целью является познание истинной сущности всего существующего и отождествление себя с нею, а неразделенное «единство» со всем окружающим именно и достигается через познание и отождествление себя и всего иного с единственной Реальностью. Человек должен осознать себя и все существующее как часть океана, однокачественную с ним и между собой. И его реальность не более чем реальность части океана.
Сравнение сознания человека с Изначальным Сознанием, или Абсолютом, иллюстрируется мыслителями Индии и в сопоставлении воздуха в запечатанном кувшине с воздухом, окружающим кувшин. Человек должен в соответствии с этими представлениями стремиться к мистическому ощущению внутреннего единства с миром. Это, так сказать, проповедь духовного (и чисто идеального), созерцательного единства с природой, которого человек достигает в особом психологическом состоянии. Речь идет об интуитивном чувстве единения с природой в состоянии нирваны, самадхи, сатори. Кто научится достигать этого состояния по своему желанию и войдет в него в момент нирвана — кальпа самадхи, тот освобождается от цепи рождений. Так восточная мысль расценивала значение гармонии с природой.
Может показаться, что многие из концепций «слияния» с природой выражают как бы желание вернуться к тому первоначальному непосредственному единству человека с природой, которое предшествовало и речевому и мифологическому единству. По крайней мере в дзен — буддизме, как и в некоторых аскетических проявлениях христианства, такую попытку можно обнаружить. Возможно, что это является своеобразной реакцией на сложный противоречивый характер развития человеческой культуры, соответствующий диалектике социального развития.
Единство, представленное данным типом культуры, противопоставляемым ныне западному подходу, может быть названо созерцательным по отношению к деятельностному, по существу своему, западному строю мышления. Природным состоянием тела, как и всех вещей, в том числе речи и сознания, в буддизме считается состояние совершенного покоя. И как образ: если вода остается неподвижною, она обретает чистоту. В этом начальном неизменяемом состоянии пробуждается знание и обретается в его полноте.
Нельзя сказать, что индийская философия против деятельности вообще, но она рассматривает деятельность как направленную преимущественно внутрь, а не вовне, к обретению внутренней гармонии, а не внешних результатов. В индийской философии большую роль играет понятие «саттва» (гармония, уравновешенность, ясность). Действие должно быть подчинено гармонии. Здесь и не боязнь природы и не уподобление ей, а сознательное стремление к гармонии. При этом дхарма рассматривается как закон, поддерживающий Вселенную в состоянии гармонии. Большое внимание, уделяемое понятию гармонии, которой так не хватает ныне, заставляет по-новому взглянуть на древнюю мудрость.
Хотя индийская философия пропагандирует бесстрастность и непривязанность, тем не менее это уживается в ней с пафосом сострадания по отношению ко всем существам как одним из необходимых качеств для совершенной жизни. В одной из древнейших книг буддистского канона «Сутта-Нипате» в «Сутте о дружественности» есть такие строки: «И, как мать, не жалея собственной жизни, заботится о единственном сыне, так ко всем живым существам должно воспитывать в себе безмерное чувство. Дружественность ко всему живому должно в себе растить»{9}. «Все живое надо жалеть» — подобный принцип характерен для индуизма и своими корнями восходит к авторитетнейшему памятнику древнеиндийской мысли «Махабхарате», в котором говорится о сострадании ко всему живому и непричинении вреда всем существам помыслом, словом, делом.
Великое сострадание испытывает ко всем чувствующим существам, которые еще не распознали свою истинную природу, тот, кто в соответствии с учением буддизма достиг Освобождения, т. е. отождествления с Абсолютом. Такое отношение объясняется до некоторой степени тем, что с буддистской (как и с индуистской) точки зрения все чувствующие существа могли быть в процессе многочисленных перевоплощений нашими родителями и прародителями (сравни с верой северных народностей СССР). В то же время они такие же отдельные капли в океане Абсолюта, как и человек (и столь же нереальны в своей феноменальности), качественно, в сущности, не отличающиеся от него, а стало быть, и друг от друга, представляя собой «неразделенное единство» (буддийский термин).