Нельзя сказать, что в этих вопросах индийская мысль вовсе не обходится без противоречий. В «Сутте о муни» (из упоминавшегося выше буддийского памятника «Сутта-Нипата») об отшельнике, реализующем в своем поведении буддийский этический идеал мудреца— «муни», говорится: «Любви ему ничто уж внушить не может. Ведь, постигнув вещи, он уничтожил ее семя». В других же буддийских памятниках — «Джатаках» — говорится не только о сострадании, но и о любви, свойственной буддийским отшельникам.
Следует подчеркнуть во избежание недоразумений, что природа, о единстве с которой идет речь в данном контексте, понимается в смысле Универсума. Природа же как соотносящаяся с человеком часть Универсума (как бы его внешняя среда) рассматривается в большинстве «даршан» — школ индийской философии как нечто нереальное (это относится и к индивидуальному сознанию), как сновидение Единого Сознания. Такое суперскептическое отношение к внешней природной среде приводило к тому, что вопросы реального взаимодействия с материальной действительностью считались малозначащими и это, в конечном счете, не могло не сказаться на благосостоянии населения Индии.
Следовавшее из тотальности рассмотрения бытия единство человека и природы имеет свой специфический характер в различных системах дальневосточной мысли. Индийская философия ищет и находит его за феноменальным миром, в той сфере Единого, которая в качестве истинной реальности объемлет мироздание и служит источником и природной, и социальной действительности. В японской культуре единство человека и природы связано с обожествлением и одушевлением природных явлений как таковых. Большое значение для японцев имеет представление как о внутренней чистоте, так и о чистоте природной среды. Призыв «Будь чистым», по мнению симпатизирующего японской культуре знаменитого американского архитектора Ф. Райта, является одним из основных смыслообразований исконной японской религии синто{10}. При этом чистота означает «сохранение значимого». Однако в целом, японская культура скорее феноменологична, чем глубока, и, возможно, поэтому она столь подвержена иным влияниям (в настоящее время преимущественно западным).
Несколько особняком от индийской и японской стоит китайская культура, которая является преимущественно культурой социума. Г. Миш выделяет три типа философской позиции: мистически-религиозную, характерную для индийской философии, этически-социальную — в китайской и научно-понятийную — в греческой. Имеются в виду, конечно, основные тенденции, поскольку и в Китае были даосы, и в Индии социальные проблемы служили предметом рассмотрения. Тогда как в индийской философии главное — отношение человека к Единому, в японской — к природе, в китайской — долг по отношению к социуму. Впрочем, основания говорить о восточной культуре в целом, противопоставляя ее западной, есть, поскольку интенсивно развивались некоторые сквозные направления, пробивавшие национальные границы, как, например, буддизм, и при том даже для различных направлений характерны сходные основополагающие идеи (сравни: индуизм и даосизм).
Китайское понятие «дао» означает, по существу, как и понятие «саттвы», естественную гармонию природы (см.: текст «Чжуан Цзы»). О гармонии говорится и в «Дао де дзине» Лао Цзы. Его понятие «недеяния» представляет собой гармонию деятельности и созерцания. «Совершенномудрый… вызывая изменения вещей, не осуществляет их сам; создавая, не обладает»{11}.
В Древней Греции в эпоху становления и расцвета рабовладельческого общества происходит формирование философского видения мира, по-новому ставящего проблему значения человека и его места в природе. Собственно, именно в Древней Греции сформировалось то представление о космосе как гармонично устроенной Вселенной, которое затем перешло в новое время и дошло до нас. Конечно, оно имеет свои корни и, по-видимому, связано в какой-то степени с древнеиндийскими и ближневосточными представлениями, но западная мысль позаимствовала его именно от греков. Древней Греции мы обязаны и одним из первых определений гармонии как согласия разногласного (Филолай). Древние греки понимали природу прежде всего как основу чего-либо, в том числе как исходный материал деятельности. Что же касается природы, в согласии с которой, по античным представлениям, должен жить человек, то под ней понимался прежде всего разум, а не окружающая природная среда. Однако, поскольку античный Логос рассматривался как созвучный внешней природе и как бы основа ее, разумная природа человека (она же часть Логоса) оказывалась соответствующей и окружающей человека природе.
В античной мысли большое значение имело понятие рока. Последний выступал, особенно в древнегреческих трагедиях, в виде воли богов. В философии Демокрита рок трансформировался в понятие необходимости, а у Гераклита — в единый всеобщий Логос. Следование ему необходимо, так как человеку все равно не уйти от судьбы. Сопротивление Логосу, по Гераклиту, бесполезно и безрассудно. Лучше подчиниться Логосу, которому подчиняется все на свете, по собственной инициативе. В этом и состоит мудрость. Нет ли здесь некоторой параллели с аналогией мыслителей Индии о воздухе, запечатанном в кувшине и окружающем его?
В соответствии с античной традицией Гераклит придерживался концепции круговорота, и она сейчас оживляется экологами, для которых круговорот веществ, природные циклы и равновесное состояние — важнейшие понятия. С ними солидарны и те, кто полагает, что избежать экологической опасности можно путем отказа от индустриального роста и приоритета экономических целей. Не случайно авторы «Пределов роста» взяли в качестве эпиграфа к своей книге слова Гераклита «все возвращается на круги своя»{12}.
В античной философии этика (поведение человека, его поступки) обосновывалась онтологически. На фоне общей покорности человека («букашки однодневной», как называет его Эсхил) природе, судьбе, Логосу необходимо этический рационализм («живи в соответствии с разумом» — Сократ) оправдывать рационализмом онтологическим («живя в соответствии со своим разумом, будешь жить сообразно природе», т. е. Логосу, всеобщему разуму — стоики). Если же признать, что человек есть высшее создание природы, ее случайной или закономерной эволюции, призванной внести разум в неразумную природу, этический рационализм оказывается самодостаточен, что и продемонстрировала впоследствии западная философия.
Отношение к природе как основе человеческой деятельности в смысле материала труда, путеводителя и высшего судии характерно для различных периодов античной истории и противоборствующих школ, например, стоиков и эпикурейцев. Сенека, несмотря на разногласия с Эпикуром, сходился с ним в одном: надо жить в согласии с природой. Сенека в соответствии с античным приматом чистого, неутилитарного познания оспаривает мнение Посидония, что изобретение ремесел — дело философии, считая это второстепенным занятием.
Однако сама попытка возражения со стороны Сенеки против преувеличения роли преобразовательной деятельности человека дает основания для существенно иной оценки античного отношения к природе, привлекающей известное изречение Протагора «человек есть мера всех вещей». Дж. Хьюс утверждает, что то, что для греков было философским взглядом (а именно, что все в природе должно оправдать свое существование посредством связи с целями человека), для римлян стало практической реальностью{13}. Римляне продемонстрировали свою способность доминировать и использовать большинство вещей в своих интересах. Они рассматривали природную среду, как если бы она была одной из захваченных провинций. Если они нуждались в каком-либо оправдании своих действий, то могли обратиться к греческой философии, которая дошла до римлян в своей скептической форме, отошедшей от освящения природы и сделавшей ее объектом манипуляции со стороны мысли и действия. По мнению Хьюса, греческое влияние и римская практичность помогли выработать такой подход к природе, который во многом напоминает западный. Из всех других древних народов римляне обладали самой развитой техникой и в этом отношении наиболее близки Западу.