— Я есть и была всегда. И ты тоже будешь вечно.
Стоуни ощутил, как его тело чем-то быстро засочилось, словно гигантский пылесос высасывал что-то из его пор, свет пронесся рядом с ним в потоке ветра, взмыл к потолку и снова опустился.
В часовне в свете свечей рядом с ним стоял Алан Фэйрклоф.
Существо из горящего света в облике прекрасной женщины наклонилось над мертвой овцой и принялось слизывать кровь с шеи животного.
Алан Фэйрклоф коснулся его.
— Стоуни, мы сделали все это ради спасения рода человеческого.
— Это же чудовище, — выплюнул Стоуни, — Проклятый монстр. А вы… вы и эти Крауны просто кормите его.
— Нет, — сказал Фэйрклоф. — Это богиня. Это Божественная Мать. Это ангел с Небес.
Существо облизнуло пламенеющие губы, словно волк, вырвавший глотку овцы.
— Разве вы не видите, что оно делает? — спросил Стоуни.
Фэйрклоф кивнул, улыбаясь.
— Я видел, что Божественный Огонь принял наше пожертвование.
— Это же чудовище, а вы продолжили его род, Господи, боже мой, вы же сделали меня частью его! Все вы!
Стоуни развернулся к собравшимся в часовне и, не желая того, ощутил прилив энергии, внутренний огонь, который был больше не в силах сдерживать. Он закричал во всю мощь своих легких:
— Вы использовали меня, чтобы я зачал сына, вы использовали Джонни Миракла, чтобы продолжить род этого чудовища из пещеры! Вы дали ему возможность воплотиться, когда оно было просто видением, огнем. Это стихия, а не божество — вы, проклятые…
И тут он увидел ее, у дальней стены часовни.
Нора стояла за последней скамьей.
— Твою мать! — ахнул он. — Нора, только не ты! Ты же не одна из этих…
Он медленно двинулся вперед, осторожно шагая по центральному проходу между скамьями, а верующие поворачивали головы, чтобы видеть его.
— Ты же не одна из них, — повторил он холодно, приблизившись к ней. — Скажи мне, что ты не одна из них.
Нора ничего не ответила.
Он дотронулся до ее лица, слегка развернул вверх, взяв за подбородок, теперь он смотрел прямо в ее молочно-белые глаза.
— Они привезли сюда с собой дьявола Я же говорила тебе, — негромко произнесла она — Хотя я всегда надеялась, что это все-таки ангел Господень — Это не дьявол. И не ангел. — Нора попыталась улыбнуться, но улыбки не получилось. — Я не могла противиться им, Стоуни. Я пыталась. Но не смогла. С того мига, когда ты родился…
— Не надо больше лжи, Нора. Не надо небылиц. Не надо сказок.
— Прошу тебя, прости меня, мальчик мой. Прости меня, пожалуйста. Я должна была рассказать тебе раньше, но ты был не готов. Ты был недостаточно силен… даже сейчас я сомневаюсь. Ты ведь так молод.
Он дотронулся ладонью до ее щеки, между его пальцами просачивались ее слезы.
— Я могу тебе дать кое-что. Я чувствую это.
— Не надо, — сказала она.
— Я могу это сделать. Я чувствую. Мне кажется, я и раньше мог, только оно…
— Еще не пробудилось, — закончила она вместо него. — Я знаю. Некоторые вещи нам и не стоит пробуждать в себе. Не надо…
Он легонько надавил большими пальцами ей на глаза, чуть дотронулся до глазных яблок.
— Нет, — произнесла она — Если пробудится эта часть тебя…
Но было уже поздно.
Ему показалось, он держит розу, маленькую розочку, розовый бутон, маленький, розовый, и когда он раскрылся, Стоуни ощутил тепло, разлившееся вокруг от акта творения…
Нора смотрела на него живыми глазами оттенка корицы.
— Слепые прозреют — возвестил он, вспомнив уроки воскресной школы.
— Стоуни, — прошептала она, впервые в жизни увидев его, увидев лицо того, кого любила как собственного ребенка все эти годы. Она протянула руку и коснулась его щеки.
Он ощутил, как колючий жар пробежал под кожей, потом несколько искр вырвалось в том месте, где она прикасалась к нему.
Ее глаза широко раскрылись от ужаса, словно первое, что она увидела спустя столько лет, был кошмар, самый страшный из всех, когда-либо виденных.
Хлопающий звук заполнил его слух, как будто забились тысячи крыльев…
— Ты выпустил ее, — простонала она, шарахаясь от него, как от огня. — Это свет творения. Ты не сможешь его удержать…
Ее тело вжалось в стену, руки вывернулись, словно некая гигантская сила вынудила ее принять такую позу.
— Ты выпустил ее! Стоуни! — кричала она, но ветер, вжимающий ее в стену, как какое-нибудь насекомое, не давал ей говорить. — Ради этого она родила тебя! Ради этого! Она может выйти только через тебя!