Мужчину звали Алан Фэйрклоф. Когда-то он был монахом, затем ученым и теперь наконец ушел на покой, владея довольно-таки приличным состоянием, полученным в наследство, и массой свободного времени.
— В моей жизни последние несколько лет было так мало праздников, — пробормотал он, повернувшись к одному из рабочих, но главным образом обращаясь к самому себе. — А теперь кажется, цель близка. Очень близка.
— Oui, monsieur[10].— Рабочий кивнул, лишь наполовину поняв смысл его слов.
Перейдя на французский, Алан Фэйрклоф спросил рабочего, если ли в окрестных деревнях такое место, где мужчина может удовлетворить аппетиты определенного рода. В его устах это прозвучало так, будто его интересуют какие-то религиозные вопросы.
Рабочий закивал и назвал ему адрес.
Той же ночью Алан Фэйрклоф туго связывал запястья женщины обрывками ее же блузки и склонялся над ней, шепча:
— Ты даже не подозреваешь, ma cliere[11], какой долгой покажется тебе эта ночь, — шептал он, склоняясь над ней. — Но не бойся, я не лягу с тобой. Приберегу тебя для кое-чего более изысканного.
Монахиня, рот которой был набит замазкой и завязан лентой, закрыла глаза и, Фэйрклоф был в этом уверен, начала молиться.
Это происходило на юге Франции, за тысячу миль от маленького прибрежного городка в Коннектикуте и за несколько лет до того весеннего утра, когда там родился мальчик.
В деревушке на побережье залива в Коннектикуте существовала комната, скрытая от посторонних глаз, практически всегда погрркенная во тьму и лишь изредка озаряемая свечами. Но даже свечи не могли прогнать царящую внутри нее ночь. Несколько скамей, расположенных в два ряда, проход между ними, К алтарю ведут две маленькие, грубо вырезанные из камня ступеньки. Воздух пропитан запахами ладана и мускуса. Тут же стоит клетка, внутри которой рычит и щелкает зубами какой-то дикий зверь из окрестных лесов.
На алтаре лежит жертвенный ягненок, и кровь его стекает в потир, стоящий под каменной плитой.
А рядом маленькая девочка Глаза ее широко раскрыты от ужаса, потому что отец прижимает ее ладонь к тому месту, где до сих пор бьется сердце животного. Она быстро одергивает руку, случайно проводит пальцами по губам, и на маленьком личике, освещенном неровным сиянием свечей, появляются темные кровавые мазки.
За алтарем мелькают неясные тени.
Маленькая девочка смотрит за алтарь и молится, чтобы весь этот кошмар поскорее закончился. Когда малышка раскрывает рот, чтобы заговорить, с языка срываются совсем не те слова, какие она хотела сказать, а слова, которые не может произносить ни один трехлетний ребенок. К тому же девочка говорит сразу на нескольких языках.
А на алтаре начинается отвратительное действо.
Все это происходило много-много лет назад, до того как возник свет, до того как стало наступать лето, до того дня, когда родился Стоуни Кроуфорд.
В городке, где обитают всего несколько сотен жителей, легенды о рождении и смерти традиционно приобретают мифологический размах. Когда умер старый Рэндалл, он не просто свалился с парадного крыльца и отдал концы — нет, он совершенно неожиданно рухнул навзничь и трижды прокричал имя Спасителя, а пока старик лежал, истекая кровью, его сиделка, охваченная мистическим экстазом, увидела над головой скворцов — они пролетели и исчезли в тумане.
«Скворцы уносят душу на небеса, но если сокол схватит хоть одного из них, тогда душа останется привязанной к земле», — говорила она после воскресной службы прихожанам баптистской церкви Стоунхейвена. Она сама выдумала эту легенду, потому что действительно видела, как сокол схватил одного из скворцов, и подозревала, что старый Рэндалл до сих пор пытается заглянуть ей под юбку, когда она совершает дежурный обход в лечебнице Ледярд.
Когда овдовевшая сестра Тамары Карри Джеруша родила близнецов, они не были мертвыми. Младенцев извлекли из сорокалетнего тела матери и заставили сделать глоток воздуха Стоунхейвена Однако в своей ангельской мудрости они поспешили покинуть этот ужасный мир. Джеруша последовала за ними спустя несколько минут. Вот так мифы расцветали пышным цветом, словно крокусы в апреле, иногда даже пренебрегая расстоянием.
Говорили, что Чад Мэдиган по прозвищу Бешеный Пес, погибший во Вьетнаме в шестидесятые, перед смертью воздел руки к небесам и через много тысяч миль прокричал что-то своей девушке Марте Уайт, которая в тот момент сидела в кресле на крыльце своего дома. Услышав его предсмертные слова «Я буду скучать по твоим сиськам, детка», — Марта схватилась за сердце.