«Лунный огонь, — подумал он, — Господи, сколько потрясений обрушилось на тебя. Лурдес беременна, успеваемость в школе на нуле, родители просто сволочи, да еще и снятся кошмары о том, что завтра никогда не наступит».
Ему вспомнились слова учителя английского: «Это лучшие годы вашей жизни».
«Если это лучшие годы, какие же, черт возьми, худшие?» — мысленно спросил Стоуни, откидывая со лба длинные волосы и смахивая с лица обрывки прилипшей под носом салфетки.
Казалось, в этих словах скрыта какая-то угроза, но он не мог догадаться, в чем именно она состоит.
В глубине своего шкафчика Стоуни отыскал старую, наполовину пустую пачку «Кэмел», к которой не прикасался три месяца. Он пообещал Лурдес, что никогда больше не притронется к сигаретам, но сейчас особый случай. Он не переживет эту ночь хотя бы без такой поддержки.
Он прикурил и глубоко затянулся. Хорошо. Дым обжигал горло. Стоуни закашлялся и выбросил мерзкую штуку. Даже сигарета не может ему помочь. В голове стучало. Он ощущал себя древним стариком До первых лучей зари Стоуни неотрывно смотрел на луну.
Часть вторая
ЛУННЫЙ ОГОНЬ
Как только Изгнанник поднял металлический шар, оттуда хлынул удивительный свет.
— Возрыдай, о Король Бури! Я теперь правлю космосом! Берегись СВЕЧЕНИЯ!
Глава 10
ПОСВЯЩЕНИЕ В ТАИНСТВА
Все человеческие трагедии суть трагедии пробуждения от невинности. Стоуни провел большую часть сентября в мрачных размышлениях, если только не разносил газеты, не развозил покупки и не сидел на уроках. В средней школе, находившейся в Коппер-Ферри, в добрых пяти милях от города, он ощущал себя так, словно оказался под слоем воды. Он сидел в классе, кивал головой на геометрии, машинально рисовал что-то на истории Америки, смотрел, как сосед по парте проводит химический опыт, а потом бездумно копировал его записи. Будто во сне, он ходил из конца в конец по длинному коридору. На уроках физкультуры, пока Стоуни бежал какой-нибудь кросс, мысли его блуждали где-то далеко, в лабиринте сокровенных тайн и тревог: воспитывать ли ребенка, послать ли Лурдес на аборт или же просто не обращать внимания на все происходящее. Когда раздался звонок на урок, он видел уже не своих соучеников, а море, расплывающиеся волны лиц, отравленных тайнами или полусонных, движущихся, словно зомби, от английского к геометрии, от геометрии к испанскому через душные грязные кабинеты. Своими детскими скандалами, своими надутыми губами они доводили до головокружения, и все множество этих лиц сливалось в одно лицо. Даже его старый друг Джек Ридли терялся в толпе, потому что Стоуни старался как можно меньше разговаривать с кем бы то ни было. И здесь же, среди остальных, Лурдес-Мария. Ее лицо: смуглое, как у испанских и португальских предков, волосы, черные как ночь, сладкие губы… Он все еще хотел ее. Желтый свитер, на шее маленький золотой крестик на тонкой цепочке… Но сейчас, на переменах, в море из остальных лиц, он отворачивался от нее, от той, которую, как считал, любит, но которую, как понимал теперь, погубил. Стоуни чувствовал себя зажатым между сном и реальностью, слишком сложной, чтобы разобраться в ней.
Однажды Лурдес схватила Стоуни за руку, и ему показалось, что он очнулся от сна.
— Нам нужно поговорить, — сказала она.
Он едва осмеливался взглянуть на девушку. Чтобы не поддаться искушению, он смотрел на руку, вцепившуюся в него. На ее пальцы с красными ногтями, на два кольца одно подарила ей бабушка, второе она сама купила за двадцать долларов на блошином рынке в Мистике… И эта кожа оливкового оттенка…
Стоуни поднял взгляд и уже не мог отвести его, как только увидел ее глаза, эти черные бриллианты, освещенные изнутри солнцем, изгиб губ, покрытых (мостящей алой помадой…
— Нужно? — переспросил он, стараясь, чтобы голос звучал весело и непринужденно.
Он все еще любит ее. Он чувствовал это. Знал, что любит. Но еще он знал, что ребенок означает крах мечты о другой жизни, мечты о лучшем будущем, которого у нею уже не будет. А будет вот что: он пойдет работать на консервный завод или на траулер, как его отец, насквозь провоняет рыбой, будет возвращаться домой, в какую-нибудь жалкую квартиру или, того хуже, на шестьдесят третье шоссе, в район трейлеров, прозванный в народе «карающей десницей Господа», потому что этот квартал неизменно смывало во время частых летних ураганов. Родится еще один ребенок, уже годам к двадцати Лурдес состарится, а он так и останется в тюрьме, которую сам себе выстроил.