— Стоуни, — окликнул отец его Джим, когда он был уже на полпути к выходу.
Стоуни обернулся.
— Да, святой отец?
— Ты удивительно похож на мать. Просто поразительно.
По дороге домой Стоуни думал, что это было на редкость странное утверждение — насколько он сам мог судить, они с матерью были совершенно не похожи.
— На кого мы охотимся? — шепотом спросил Вэн, проводя языком по ее шее.
Диана ничего не ответила, припав к земле рядом со своим конем. Дождь утихал, луна, почти полная, засияла над куполом из переплетенных сучков и ветвей.
«У меня есть нож, — думал Вэн, сжимая его, освобождая его от ножен тем же жестом, каким она несколькими минутами раньше высвобождала его мужское достоинство и проводила им по своему лону — у нее была не вагина, не влагалище и не промежность, а именно лоно, священное место между ее ногами. — И мой нож наготове. Мы поохотимся!»
«Я охочусь на все, что вижу!» — хотелось закричать Вэну, но он сдержался и промолчал.
На гребне невысокого холма у кромки леса появилась одинокая фигура.
— Наша добыча, — прошептала Диана, вставая во весь рост с луком и стрелой в руке.
То, что произошло потом, смутило Вэна. Ее голос каким-то образом начал звучать внутри его головы. Словно комар, залетевший в ухо, добирающийся до самых мозгов. Сначала он казался тихим жужжанием, но становился все громче, и вскоре Вэн уже явственно слышал его…
«— Кого ты хочешь убить сильнее всего на свете?
— Никого.
— О, нет, хочешь, Вэн Гробфорд. Ты хочешь стереть кое-кого с лица земли.
— Нет.
— Да. Не таись от меня, Вэн, скажи мне, кто это, скажи…
— Одна сука.
— Кто?
— Та сука, которая хочет лишить Стоуни его свободы.
— Как ее зовут?
— Лурдес-Мария. Испанская сучка из Векетукета — она хочет запустить в него свои когти и погубить его.
— Ты же хочешь убить ее, правда?
— Да! Да, я хочу убить эту проклятую потаскуху до того, как она сделает с ним то, что моя мамаша сделала с отцом!
— Ты хочешь взять свой нож и распороть ей брюхо?
— Да! Я хочу освежевать ее своим ножом, пусть ее кровь брызжет, словно сок! Я хочу вырезать из нее этого ребенка! Я хочу напоить ее собственной кровью! Пусть она страдает, как только может страдать подобная сучка!»
Перед ужином Стоуни присел на заднее крыльцо своего дома. Он жалел, что просто не схватил Лурдес в охапку и не забрал с собой, чтобы они могли бежать ночью, чтобы ни у одного из них не было времени передумать.
Он поглядел на загорающиеся звезды.
Закрыл глаза.
Жизнь прекрасна. Да Он любит ее, она любит его. В духовном смысле они уже муж и жена.
«Вот она начинается, — думал он. — Моя жизнь. Моя настоящая жизнь. Мое будущее начинается сегодня.
Я до сих пор был плохим, я делал ужасные вещи, но отныне, Господи, если ты слышишь меня, раз ты послал мне такую прекрасную жену и такое счастливое начало семейной жизни, я никогда больше не совершу ничего дурного. Я не буду лгать, не буду таскать чужое пиво, не стану даже смотреть на других девушек до конца своих дней. Я не буду таким, как мой отец, мой брат и моя мать. Я стану самым лучшим Стоуни Кроуфордом, какой когда-либо рождался.
Если…
Всегда существует это «если». Но ты ведь понимаешь, коль скоро ты действительно Бог и слушаешь меня.
Если только ты обещаешь мне, что нам никогда не придется возвращаться сюда снова, к этим людям, в это место. Обещай мне, что мы окажемся далеко-далеко отсюда — и я, и мой ребенок, и ребенок моего ребенка».
И тут Стоуни почувствовал, что Бог ответил ему. Как будто бы то, что правило Вселенной, действовало созвучно его желаниям. Он ощутил, как что-то внутри его оборвалось и все его существо погрузилось в абсолютный покой.
Когда с моря подул холодный соленый бриз, Стоуни почувствовал в себе силу и все его тревоги развеялись за несколько мгновений.
— Спасибо, — произнес он, понимая, что на большее его воображение не способно. Но ему было все равно. Он утвердился в своем намерении, он знал, что женитьба на Лурдес — это правильно, что он станет хорошим отцом и все будет не просто хорошо, а гораздо лучше.
«Время от времени случается всякое дерьмо.
Но отныне и навсегда будут происходить только чудеса».