Вдруг ему пришла дикая, сумасшедшая мысль…
«Вэн соврал. Он убил себя у меня на глазах, но он, черт его раздери, соврал! Вот скотина!»
Лурдес лежала на промокшей от крови постели.
«Лурдес жива…
Но ее тело…»
— Боже мой! — закричал он. — Что же вы с ней сделали?
…Какой-то бледный розово-белый кокон из пульсирующей жидкости вокруг ее лица и шеи.
Под слоем пенной слизи ее лицо. Тело покрыто просвечивающей кожицей, и прозрачная жидкость…
Вены опутывают ее тело…
Тянутся к каким-то отверстиям и чему-то, чаю показалось ему похожим на брюшко личинки насекомого…
Вокруг нее словно покров…
Она словно в защитной чешуе…
Но ее веки, задрожав, открылись…
Под слоем прозрачной пульсирующей жидкости и сине-красных вен, расходящихся пучками по краям новой кожи, которая покрывала ее с головы до пят…
Кровь бежит…
«Она даже не видит меня.
Она даже не понимает, где она.
Она в какой-то утробе.
Она…»
Почти прозрачная розоватая жидкость отхлынула от шести темных отверстий в ее левом боку. Жидкая среда, в которой она находилась, устремилась к ее лицу.
Рот чуть-чуть приоткрылся, и какой-то миг он надеялся, но не молился, что еще раз услышит ее голос…
Однако затем ее губы медленно сомкнулись, едва ли не улыбка, едва ли не выражение абсолютного спокойствия разлилось по ее лицу, и глаза ее снова закрылись.
Часть третья
Изгнанники
Король Бури, ослабленный шаром Кучного огня Изгнанника, не мог прийти на помощь и спасти ферму своих земных родителей. Земля была обречена…
ИНТЕРЛЮДИЯ: МЕРТВЫЙ ГОРОД
Глава 27
ДВЕНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
— Твою… — Стоуни замотал головой. Все вернулось к нему: тот год, его возраст, отдельные моменты…
«Лицо в водянистом коконе, укрывающем ее слизистой пленкой, темной на месте ран».
Но сейчас он гораздо старше, ему уже под тридцать. Прошлое всего лишь отголосок, немая фотография.
Картинки на спине мальчика замерли, последний отпечаток лица Лурдес был еще здесь, ее лицо под желто-белой пульсирующей пленкой. Она казалась странно умиротворенной. Она была спокойна. Картинка каким-то образом передавала эту умиротворенность. Это должна быть именно умиротворенность, твердил он себе все эти годы.
Мальчик, прозванный Пророком, натянул футболку.
— Насмотрелся?
— Это же воплощенное зло, — выдохнул Стоуни. — Все это. Оно исходит от того, что ты есть.
— Я есть то, чем ты меня сдёлал, — ответил мальчик.
— Сигаретку? — издевательски предложил Стоуни, вытаскивая пачку из нагрудного кармана.
Запах машины тоже вернулся, запах старого грязного «мустанга», потом вид дороги, на которой они стояли, и моста, ведущего через бухту.
— Дети не курят.
— Большинство детей не делает того, что можешь делать ты. — Стоуни раскурил сигарету. Дым наполнил легкие, но вкус показался отвратительным. — Господи, Стив! Я ведь могу называть тебя Стивом? Мне ведь не обязательно звать тебя идиотскими кличками вроде Пророка?
— Да. Конечно. Мне нравится имя Стив.
— Господи, Стив, эти картинки просто вытравлены у тебя на коже.
— Они на мне, сколько я себя полдню. Великий Отец говорил, что это карта мира.
— Да, заявление вполне в его духе. — Стоуни чувствовал, что пот пропитал насквозь его рубаху, — Хотел бы я обнаружить где-нибудь здесь мистера Фэйрклофа, Стив. Я бы, так сказать, расширил бы его горизонты.
— А что мы собираемся здесь делать? — спросил Стив почти беззаботно. Он разглядывал ограждение из цепей, наспех возведенное и увешанное табличками, запрещающими проход. Какой-то умник, может быть ребенок, разрезал цепи, и ограждение стало похоже на огромную взорвавшуюся паутину. Дальше на дороге забор был полностью снесен. Жадные лианы поглотили все, что от него, оставалось.
— Мы собираемся осмотреть дома.
Они поехали по тому, что некогда было Уотер-стрит. В темной мостовой зияли дыры, торчали корни высокомерных дубов. Вместо главной площади была грязная площадка; выдернутые £ корнем деревья гнили рядом, заросшие лишайниками и папоротниками, словно лес с северо-западного конца города наконец-то через сотни лет взял реванш. То, что было когда-то публичной библиотекой Стоунхейвена, превратилось в груду развалин.
— А вот здесь было почтовое отделение. — Стоуни указал на другую сторону площади. — Там стояли три церкви.