— Наверно, какое-нибудь медицинское, — делает предположение сестра.
Бабушке Анне теперь не сидится.
— Грамотеев в доме много. И то пойду, поспрошаю.
До ее возвращения я никуда не ухожу. Мне тоже интересно знать, что это за слово.
Бабушка Анна обошла все квартиры, но ничего не узнала.
Тогда Вера решила, что я ослышался, больше расспрашивать нечего, надо садиться обедать.
И мы сели обедать. Не успели ложку ко рту поднести, в дверь тихо постучали. Вошел дядя Ваня Филосопов. В руках у него очки с одним стеклом и потрепанная книга.
— Извините, — вежливо сказал он, топчась у порога.
Вера пригласила его присесть, но он отказался.
— Извините, — повторил дядя Ваня, на этот раз почему-то шепотом. — Вы интересовались словом «леталис». Это латинское слово переводится «смертельный…»
Мама умерла под утро.
Меня словно кто толкает. Я силюсь открыть глаза и не могу. Мне кажется, что в комнате много людей, они ходят и мешают друг другу.
— Зеркало завесьте, — доносится голос бабушки Анны.
Зеркало закрывают, когда в доме покойник, — об этом я где-то слышал. Но никак не могу понять, зачем вся эта суета в комнате. Будто я сижу рядом с мамой, мы пьем чай и слушаем, что говорят вокруг нас.
«Они думают, что я умерла», — шепчет мне мама и нехорошо смеется.
Наверно, я закричал, потому что меня стали успокаивать. Тут уж я совсем проснулся. Поеживаясь от холода, соскакиваю на студеный пол, но бабушка Анна неожиданно сильными руками укладывает меня обратно в кровать.
— Спи, еще ночь…
Она морщится и поминутно вытирает глаза подолом передника. Жалеет маму. Ведь они вместе работали…
Я креплюсь, чтобы не заплакать. В горле стоит горячий комок. Кашляю, но звук получается странный, непохожий на кашель. Мама! Хорошая, милая мама, как же мы без тебя? Плачу, уже не стесняясь.
Маму одевают во все белое, кладут на стол. Соседи расходятся. Каждый, прежде чем уйти, гладит меня по голове. Это почему-то неприятно. Я закрываюсь одеялом. Мне хочется быть совсем одному…
Рядом сладко спит Таня. Она не просыпалась и не знает, что мама умерла.
Никогда не забуду этого дня. Приходили и уходили люди, оставляя на полу лужи от растаявшего снега. Сначала пришла молоденькая девушка из фабкома, Тося Пуговкина, и сказала, чтобы Вера получила ссуду на похороны. Но Вера ответила, что ей сейчас не до этого. Пусть ее Тося Пуговкина извинит, но она никуда не пойдет. Тогда пошел я. Кассирша, у которой я получал, деньги, тоже пыталась погладить меня по голове, но я сказал, что не надо — я не маленький. Она странно стала смотреть на меня да так и проводила своим взглядом до самой двери.
Затем пришла тетка Марья Голубина — Витьки Голубина мать. Она поплакала вместе с Верой и сказала, чтобы Вера не расстраивалась, маму на фабрике уважали и уж всегда помогут, если нам туго придется.
— Что понадобится — сразу приходи. А мы тоже будем наведываться. — И, уходя, добавила: — Верочка, слышишь? С музыкантами я договорилась. К четырем часам соберутся к вашему дому.
— Спасибо вам, — смущенно сказала Вера.
В полдень заявилась бабушка Анна с человеком в длинной до пят накидке. У человека пышная борода — не хуже, чем у Черномора, которого я видел в кино. На голове — шапочка-котелок. Это оказался поп из Федоровской церкви. Есть у нас такая за поселком, со всего города старухи в нее собираются. Я раз на пасху с ребятами пробрался туда. Пройти-то прошли, а обратно не протолкаться было. Хорошо еще, что попы крестный ход организовали. За ними и выбрались.
Вера укоризненно посмотрела на бабушку Анну: «Зачем, мол, ты привела его?» — но отказать постеснялась. А та разглядывала рукав своей прострелянной кофты, вздыхала: «Ничего, дескать, не поделаешь: обычай».
До обычаев бабушка Анна охоча, другой раз скажет осуждающе: «А в старину-то вот как было…» И начнет рассказывать. Послушать ее — уши вянут… А однажды такой переполох устроила, что все будто с ума посходили. Откуда-то узнала, что на Всполье привезли дикого человека. Многие из любопытства ходили на станцию. Конечно, там никого не было, но никто не хотел признаваться, что его так легко одурачили. И все говорили: «Есть такой человек, в клетке сидит. Волосатый с головы до пяток, а ростом — Петр Первый рукой до макушки не дотянется».
Только наш учитель зоологии Валентин Петрович сразу сказал, что в нынешнее время дикий человек — это досужие выдумки, потому что мы живем в век цивилизованный.
Поп отогрелся и стал читать молитвы. Слова у него вылетали так быстро, что сразу можно было догадаться: куда-то спешит. Я так ничего и не разобрал. Напоследок он помахал кадилом, похожим на маленький самоварчик без крана, и в комнате запахло ладаном.