— Сему мы на инженера выучим, — говорит Вера.
Она другой раз смотрит на нас, смотрит, а потом и скажет протяжно:
— Хорошие вы мои! Вот погодите, мы еще заживем не хуже других. Дадут мне отпуск, и поедем все вместе в деревню. Потом пойдем куда-нибудь пешком, а остановимся там, где понравится. Может, около железнодорожной будки, но обязательно в лесу. Станем провожать поезда и слушать, как поет ветер.
Вера любит мечтать вслух. Глаза в это время у нее влажнеют и блестят. И веришь: будет так!
Сегодня она тоже мечтала. Рассказывала, как мы накопим денег и поедем к морю. Моря никто из нас не видел. Даже уговорились с получки откладывать сколько-нибудь. Как отложим, сразу и вспомним, что на море собираемся.
Я достал старую мамину шкатулку, обитую медью, стал надраивать до блеска. Сюда мы будем класть деньги.
В то время, когда я чистил шкатулку битым кирпичом, дверь распахнулась и в комнату ворвалась Ляля Уткина, Тольки Уткина сестра.
— Можно ли? — нарочно тоненьким голоском спрашивает она.
Ляля вообще любит покривляться, это ей нравится. Она учится в техникуме, в том самом, который оставила Вера. Раньше Ляля частенько прибегала к нам. А теперь что — какие у них общие интересы! Разве будет слушать, как работают ткацкие станки? А по вечерам Вера почти не гуляет, новостей у нее нет.
— Конечно, можно! — обрадованно говорит Вера.
А я Лялю недолюбливаю. Строит из себя красавицу, а у самой лицо, как бородавчатая картофелина. Пусть Вера радуется, если соскучилась, мне ни тепло, ни холодно. Сама же после будет злиться. В последний раз, когда Ляля ушла, она весь вечер злилась.
— Раздевайся, раздевайся! — торопит ее Вера. — У нас тепло, натопили.
Ляля снимает пальто и медленно поворачивается кругом, будто что ищет. На ней новое голубое платье.
— О-о-о! — Вера, зардевшись, с восхищением ощупывает материю, заставляет Лялю повернуться еще раз.
— Неужели нравится? — спрашивает Ляля. — Мне так не очень.
Куда уж там «не очень»: оторваться от зеркала не может. То вперед наклонится, то изогнется.
— Ой, что я тебе скажу! — Ляля шепчет что-то на ухо Вере.
Обе громко смеются. Потом опять шепчутся.
— На танцы идем? — предлагает Ляля.
Вера спрашивает нехотя, будет ли оркестр, кто еще собирается из подруг. И все же ей хочется на танцы. Я вижу это по глазам, которые она старается отводить в сторону.
— Иди, — говорю я. — Чего там, посижу с Таней.
Сестра быстро вскидывает на меня взгляд, лицо веселеет. Но вот посмотрела на Таню, вздохнула и опять стала мрачная.
— Сегодня не хочется, — говорит она Ляле. — Да и пошить надо. Как-нибудь в другой раз.
И что за привычка у людей говорить неправду? Ведь хочется ей на танцы, а сказать, что некогда, стесняется.
У Ляли заносчивый вид, губы сложены трубочкой. Она говорит:
— Ну и пожалуйста! Упрашивать не буду! Пожалеешь! Он будет там.
«Он» — парень, который давно как-то провожал Веру из кино. О нем Вера и Ляля вспоминают часто и в общем одобрительно. Из их разговоров я понял, что он самый настоящий хвастун. Ну кто с бухты-барахты рассказывает незнакомым людям, как его все уважают на заводе, сколько он зарабатывает в месяц? Наверно, хотел понравиться им, вот и рассказывал о себе все самое хорошее.
— Пожалеешь, уверяю тебя! — дразнит Ляля.
Придерживая подол нового платья, она плавно поворачивается, надевает пальто и уходит, не забыв напоследок поглядеться в зеркало.
Вера сидит не шелохнувшись, думает долго. Наверно, вспоминает те дни, когда мама говорила: «Хоть бы гулять шла, сидишь, как старая дева!»
Я подаю ей свою тетрадь, где решал задачу. Она смотрит в тетрадку, но ничего не видит и не понимает. Даже не замечает, когда я вытаскиваю тетрадь у нее из-под носа.
Таня начинает отчаянно пыхтеть: слезает со стула. Она украшает себя лентой, берется пальчиками за подол платья и кружится, как Ляля.
— Сядь! — кричит ей Вера.
Таня испуганно замирает. Губы дрожат, вот-вот заплачет.
— Пусть себе, — говорю я.
— А ты не лезь, не спрашивают!
Сестра ожесточенно крутит ручку швейной машины. Комната наполняется стрекотом.
— С вами разозлишься, — поясняет она. — Глаза бы не глядели!
Меня ее слова обижают. В чем мы провинились? Что слушали, как они говорили? Тогда обо всем шептались бы и дело с концом.