Эго, тем не менее, находится с Тенью в конфликте, который д-р Юнг назвал однажды «битвой за освобождение». В борьбе первобытного человека за обретение сознания этот конфликт выражался в противоборстве архетипического героя с космическими силами зла в обличье драконов и других чудовищ. В развивающемся сознании индивида образ героя олицетворяет средство, с помощью которого нарождающееся эго преодолевает инерцию бессознательного разума и освобождает зрелого человека от регрессивного стремления вернуться к блаженному состоянию младенца — в мир, которым правит мать.
Мифологический герой обычно побеждает в сражении с чудовищем (об этом я подробнее расскажу чуть дальше). Но бывают и другие героические мифы, — в которых герой сдается чудовищу. Хорошо знакомый пример — миф об Ионе и ките, в котором героя проглатывает морское чудище и уносит в путешествие по ночному морю, двигаясь с запада на восток, — что символизирует предполагаемое перемещение солнца после заката к восходу. Герой уходит в темноту, что в некотором смысле означает его смерть. Подобные сюжеты попадались мне и в снах моих пациентов.
Битва героя с драконом — более активный вид этого мифа, отчетливее показывающий архетипическую тему триумфа эго над регрессивными тенденциями. Для большинства людей темная или негативная сторона их личности остается подсознательной. Герой, напротив, должен понимать, что Тень существует и что он может черпать в ней силу. Чтобы стать достаточно грозным и победить дракона, он сперва должен прийти к согласию со своими деструктивными силами. Другими словами, прежде чем эго сможет восторжествовать, оно должно подчинить себе Тень и ассимилировать ее.
Эта тема, кстати, просматривается в хорошо известном литературном герое — гетевском Фаусте. Принимая пари Мефистофеля, Фауст попадает под воздействие персонажа «тени», которого Гете описывает как «часть той силы, что, желая зла, творит благое». Как и человек, чей сон я описывал, Фауст не смог испытать всю полноту жизни на значительном отрезке детства и юности. Поэтому его можно назвать оторванным от реальной жизни и незаконченным человеком, растерявшим себя в бесплодной погоне за метафизическими целями, так и не ставшими явью. Он не был еще готов принять жизнь такой, какая она есть: и в ее хорошем, и в плохом.
Похоже, что «молодой человек в черном» во сне моего пациента олицетворяет как раз эту, теневую, сторону подсознательного. Подобное напоминание о теневых аспектах личности, их мощном потенциале и роли в подготовке героя к жизненным баталиям составляет суть перехода от начальной тематики сна к теме жертвующего собой героя: симпатичного юноши, распластавшегося на алтаре. Герой такого типа соответствует обычно поздней юности. В это время человек обретает жизненные идеалы и чувствует, как их сила преображает не только его самого, но его отношения с другими людьми. Можно сказать, это время расцвета молодости, когда мы привлекательны, полны энергии и идеализма. Почему же мы тогда так склонны к жертве?
Причина, видимо, та же, что заставила Близнецов из мифа виннебаго отказаться от своей мощи под угрозой уничтожения. Идеализм юности, способный «завести» нас, непременно ведет к чрезмерной самоуверенности: наше Я может в экзальтированном состоянии ощущать свое богоподобие, но только ценой самообмана, опасного бедой. (В этом смысл истории об Икаре, юноше, поднявшемся к небесам на хрупких, изобретенных человеком крыльях — но слишком близко к солнцу, что привело к его роковой гибели). И все-таки юношеское эго должно пройти через этот риск, ибо если молодой человек не ставит перед собой сложных задач, он не сможет преодолеть преграды, разделяющей юность и зрелость.
До сих пор я говорил о выводах, которые мой пациент мог извлечь из своих снов на уровне личных ассоциаций. Однако в сновидении имеется другой архетипический уровень — тайна приносимой человеком жертвы. Именно загадочность этого действия диктует его проявление в ритуальной форме, символика которой уводит нас далеко назад в прошлое человечества. В распростертом на алтаре юноше видна связь с обрядом даже более древним, чем те, что вершились на жертвенных плитах святилища в Стоунхедже. Можно представить, что это ежегодный ритуал, не раз проводившийся на первобытных жертвенниках, посвященный солнцестоянию и означающий одновременно смерть и возрождение мифологического героя.
Ритуал проникнут скорбью, но в то же время и особого рода радостью, отражающей внутреннее понимание того, что смерть ведет еще и к новой жизни. Будь то эпическая проза индейцев виннебаго или плач по умершему Бальдру в норвежских сагах, поэзия Уолта Уитмена, оплакивающего Авраама Линкольна, или приснившийся ритуал, благодаря которому человек возвращается к надеждам или страхам молодости, — тема одна и та же: драма нового рождения через смерть.
Концовка сна выглядит забавным эпилогом, в котором сновидец наконец вовлекается в действие сновидения. Он находится вместе с другими людьми на платформе, с которой нужно спуститься, но не хочет спускаться по лестнице, боясь нападения. Однако пример женщины, с которой ничего при спуске не случилось, ободряет его, и он спускается тоже. Поскольку, как выяснилось из ассоциаций пациента, все представление, свидетелем которого он стал, было частью ощущаемого им процесса внутренних перемен, то подобная концовка навеяна, по-видимому, мыслями о сложностях возвращения к повседневной реальности. Его страх перед силачами говорит о его опасениях, что архетип Плута может проявиться в коллективной форме.
Во сне спасение приходит в виде приставной лестницы, символизирующей, скорее всего, рациональный ум, и в лице женщины, помогающей сновидцу спуститься. Ее появление в заключительном эпизоде сна указывает на психическую потребность включить женское начало в качестве дополнения ко всем видам действий, в которых делается упор на мужское начало.
Сказанное выше, как и то, что я использовал миф виннебаго для наглядного объяснения конкретного сновидения, вовсе не означает, что для истолкования снов следует обязательно найти исчерпывающие, но абсолютно не естественные параллели между их содержанием и сюжетами из истории мифологии. Каждый сон по своему своеобразен, и форма, которую он принимает для человека, в точности соответствует его собственной ситуации. Я стремился показать, каким образом подсознание черпает архетипический материал и видоизменяет его структуру сообразно потребностям сновидца. И в этом конкретном сне не следует искать того же, что виннебаго описывали в циклах Красного Рога или Близнецов: связь с ними скорее сущностная, поскольку их основная тема — тема жертвенности.
В качестве общего правила можно сказать, что необходимость в героических символах возникает, когда эго нуждается в укреплении — например, когда рассудочное мышление не справляется с какой-то задачей, и ему требуется опора на источники силы, находящиеся в подсознательной части разума. Например, в сновидении, проанализированном выше, не упоминалась одна из важнейших сторон мифа о типичном герое — его способность спасать или защищать прекрасных женщин от страшной опасности. (Скорбящая дева — популярная тема мифов средневековой Европы). Это один из путей обращения снов или мифов к «аниме» — женскому началу в мужской психике, которое Гете называл «Вечной женственностью».
Природа и функции этого женского начала будут обсуждены далее в этой книге д-ром фон Франц. Но его связь с персонажем героя можно проиллюстрировать здесь сном, пришедшим к другому пациенту — человеку зрелого возраста. Начало сна было следующим:
«Я вернулся из длительного путешествия по Индии. Меня и моего друга снаряжала в путешествие одна женщина, которую я, вернувшись, упрекнул за то, что она не дала нам с собой черных непромокаемых шляп от дождя. Из-за этого недосмотра мы постоянно промокали под ливнями».
Такое вступление, как выяснилось впоследствии, было связано с юностью пациента. Тогда он пристрастился вместе с другом из колледжа к «героическим» походам по опасным горным местам. (Поскольку ему никогда не приходилось бывать в Индии и учитывая его ассоциации, вызванные сном, я заключил, что это путешествие во сне означает исследование нового региона — но не географического, а находящегося в сфере подсознательного).