Чжуан Чжун впервые ехал в «Красном знамени» и нашел это очень приятным. Прохожие смотрели на них как на нечто таинственное, а когда он вышел из машины, точно так же взглянул на все вокруг себя. Перед ними был какой-то бывший княжеский двор с расписными беседками, террасами и башнями, со скалами и камнями причудливой формы, с пышными диковинными деревьями. Пока он стоял в изумлении, к нему подошел Вэй Тао:
— Публикация твоей статьи была замечена высшим руководством! Оно просило меня рекомендовать людей для создания новых образцовых пьес, а я назвал твое имя и предложил вызвать тебя в Пекин…
Чжуан Чжун жалел, что не может немедленно промыть уши, чтобы не пропустить ни одного слова. Стремясь передать свое неописуемое волнение, он рассыпался в самых горячих и искренних благодарностях, хотел добавить еще что-нибудь очень скромное, красивое, достойное настоящего писателя, долго пыхтел, но так ничего и не придумал. Пока он чесал в затылке и прочих местах, Вэй Тао добавил:
— Помни, старина, что наша жизнь, наша плоть, наши души — словом, все наше неразрывно связано с пролетарским штабом, с высшим руководством.
Писатель закивал, словно цыпленок, клюющий зерно, и вскинул руку как для клятвы:
— Ваше наставление для меня священно! Пусть меня разрежут на куски и раздробят мои кости, пусть мне размозжат голову и вырвут печень, если я не готов отдать свою жизнь, свою плоть и всего себя высшему руководству. Я в любую минуту встану на защиту его и пролетарского штаба!
После всей этой церемонии они вошли в небольшой кинозал, уставленный мягкими креслами, и стали один за другим смотреть старые фильмы, которые и пугали и опьяняли Чжуан Чжуна. А для Вэй Тао это было совсем не в новинку. Положив ноги на спинку переднего кресла, он не столько глядел на экран, сколько болтал и смеялся со своей непонятной спутницей.
Через три дня после этого Чжуан Чжун под непосредственным руководством Вэй Тао начал писать новую образцовую пьесу «Логово тигров и пучина драконов». Материалом для нее должны были стать четыре пьесы и фильмы, которые почти двадцать лет пользовались большой популярностью, но в период великой культурной революции подверглись суровому осуждению. А основная задача переделки состояла в создании высоких, совершенных образов пролетарских героев, которые были бы лишены каких-либо недостатков и озаряли путь зрителям и читателям. Второстепенные персонажи по своему общественному положению не могли подниматься выше главных героев, потому что иначе получался чрезмерный демократизм, да и неясно становилось, кто кого главнее. В процессе творчества надлежало всячески оттенять выдающиеся качества героев, заострять конфликты, беспощадно бичевать врагов, добиваться живости, разносторонности и прочего. Поскольку Чжуан обладал богатейшим творческим опытом и самым красочным стилем, я не буду описывать всего этого, потому что создаю неофициальную историю. Одно только должен подчеркнуть: когда пьеса была закончена, Чжуан Чжун хотел из скромности назвать ее переделкой, но Вэй Тао вдруг дико вспылил:
— Какая еще переделка?! Пьесы и фильмы, на которых мы основывались, это сорняки, ядовитые травы, порождения контрреволюции и ревизионизма! Мы лишь использовали их материал, но коренным образом переработали его и создали совершенно новое произведение. Если мы назовем его переделкой, это будет величайшим унижением для образцовых революционных пьес!
Чжуан Чжун аж вспотел от страха. Он долго признавал свои ошибки, униженно просил простить его и даже сочинил письменное покаяние, в котором заявлял, что это не его личный вопрос, а проблема отношения к новому революционному искусству. Милостиво приняв его покаяние, Вэй Тао сообщил, что его ждет аудиенция у высшего руководства. Писатель остолбенел.
Глава одиннадцатая. Чжуан Чжун целыми днями разглядывает заветную фотографию. Затем он снова встречается с высшим руководством, и это приводит к удивительным последствиям.
После аудиенции создатель «Логова тигров и пучины драконов» без устали любовался большой цветной фотографией в золоченой рамке, где были изображены только два человека: знаменитая всесильная, вознесшаяся на само небо Цзян Цин (ее-то чаще всего и называли центральным руководством) и он, Чжуан Чжун. Сначала с ними был и третий — высокий иностранный гость, пришедший в этот день, но Чжуан попросил фотографа отрезать его. Любое искусство нуждается в акцентировке главной темы, и искусство фотографии не является исключением. В результате этой операции улыбающийся Чжуан Чжун (правда, его улыбка выглядела несколько жалкой) оттенял саму центральную руководительницу, а это было величайшей славой!