Писатель смутился, помедлил несколько секунд, и вдруг внутри его будто открыли заслонку:
— Я чрезвычайно благодарен вам за воспитание и заботу, но я провинился перед вами и перед партией. Я совершил множество ошибок, даже преступлений, моя вина огромна как небо, я весь погряз в ней. Слушая всевозможные инсинуации, я не дал им решительного отпора, а продолжал слушать дальше, так что мне нет оправдания…
— Говори же, что именно ты слышал! — нетерпеливо перебила его Цзян Цин.
— Я скажу, обязательно скажу, — закивал Чжуан Чжун. — Вас сравнивали с историческими личностями, да, с историческими личностями…
— С какими еще историческими личностями? Наверное, эти скоты сравнивали меня с Люй Хоу и У Цзэтянь? Откровенно говоря, мне далеко до этих императриц. А еще что болтали?
— Еще, еще болтали, что… В общем, мы ни в коем случае не должны верить этим слухам! Если мы поверим в них, то народ потерпит страшный урон, страшный урон…
Чжуан Чжун был готов вывернуться наизнанку, но ему еще следовало подумать, прежде чем преподнести слова брата и жены в такой форме, чтобы она устроила верховную руководительницу. Поэтому речь его становилась все более пустой, и Цзян Цин в конце концов обозлилась:
— Ладно, хватит! Изложишь мне все в письменном виде!
Дальше пошли площадные ругательства. Чжуан Чжун понял, что совершил новую ошибку, и, чтобы исправить ее, потребуются самые решительные действия. Странно сказать, но в его голове, точно налитой свинцом, вдруг образовался какой-то просвет. Он почувствовал, что сейчас сможет продемонстрировать свой ум и преданность, и с воодушевлением воскликнул:
— Энгельс в своей речи на могиле Маркса сказал, что у того было много врагов, но ни одного личного. Сейчас обстановка до удивления похожая: все нападки на нашу дорогую руководительницу — это проявления острой классовой борьбы!
Его сравнение произвело наилучший эффект: все слушатели были поражены, а Цзян Цин даже улыбнулась, разом сняв камень с души Чжуана. Сияя от радости, овеянный славой, он вернулся в Пекин в персональном поезде верховной руководительницы. Писатель был просто опьянен тем, как в самый критический момент, находясь между жизнью и смертью, он сумел использовать свой спасительный язык, чтобы снова вознестись на небо. Но когда он произносил свой очередной внутренний монолог, в купе появился Вэй Тао и сурово объявил:
— Вчера вечером ты привел слова Энгельса совершенно некстати. Верховная руководительница требует от тебя подробных объяснений: что именно ты подразумевал. Разве ты не видел, что за столом сидит корреспондент агентства Синьхуа и все записывает? Своим сравнением верховной руководительницы с Марксом ты оказал ей медвежью услугу, а если об этом сравнении станет известно другим, будет еще хуже. Ты должен немедленно исправить свою ошибку и гарантировать, что твои сравнения больше никуда не распространятся! Кроме того, Энгельс говорил о мертвом Марксе, а ты сказал, что сейчас обстановка удивительно похожая. Уж не желаешь ли ты смерти верховной руководительнице?!
— О, я сам достоин смерти, я снова совершил страшное преступление! — взвизгнул писатель, обхватывая руками готовую расколоться голову. — На моем счету слишком много преступлений, но я искуплю их, обязательно искуплю, я буду молить верховную руководительницу о прощении, я достоин смерти, тысячу раз достоин!..
Всю оставшуюся дорогу Чжуан Чжун каялся в своих грехах, да и в Пекине никак не мог найти себе покоя. Он вспомнил, что в начале культурной революции думал о «небесных сетях», которые захватывают даже самых заслуженных людей, и сердце его тревожно забилось. Ведь Цзян Цин как раз и держит в руках эту небесную сеть!.. Стоило ей сказать слово, и слетел крупный военачальник; другое слово — упрятали в тюрьму члена политбюро; третье слово — сослали заместителя премьера… А сейчас я стал пленником этой страшной женщины! Быть рядом с ней — все равно что водиться с тигром. Однако ее звука достаточно, чтобы погубить меня. О, небо! С воплем он повалился на кровать.
Пришел Вэй Тао. Кто-то сказал ему, что Чжуан целыми днями кается, уж не рехнулся ли он? Вэй Тао холодно усмехнулся:
— Пусть себе кается. Сейчас для этого самое подходящее время. — С непроницаемым, как железо, лицом он приблизился к кровати Чжуан Чжуна: — Скажи честно, выступал ли ты против верховной руководительницы? Говори! Если скажешь, она отнесется к тебе как прежде, снова будет доверять тебе. Не бойся, юлить бесполезно. Ну, выступал ты против верховной руководительницы?