Тем временем Вэй Тао, получив указания от верховной руководительницы, созвал экстренное совещание, чтобы организовать массовое производство сочинений, изображающих борьбу с каппутистами. Он заявил присутствующим, что само их творчество будет непримиримой борьбой, великой революцией, а всякая революция, естественно, сталкивается с серьезными препятствиями, поэтому творцы должны стоять неколебимо, как могучие сосны на горных вершинах. После его слов воцарилось тягостное молчание: никто не решался предложить свои услуги и уподобить себя могучим соснам. Взгляд Вэй Тао скользнул по Чжуан Чжуну, и тот понял, что момент испытания пришел: если он не станет могучей сосной, то кто же станет? Выступив, он предложил свою кандидатуру и добавил, что центральное руководство уже поручало ему изобразить современного Сун Цзяна, но из-за болезни он не смог выполнить это славное поручение. А сейчас, когда идет смертельная схватка между пролетариатом и буржуазией, ни один человек не имеет права оставаться в стороне. Праздный наблюдатель не может считаться пролетарским литератором… Он говорил так красиво и логично, что никто ему, естественно, не возразил. В заключение он даже огласил название своей новой пьесы — «Решительный бой». Вэй Тао при всех похвалил его и уподобил могучей сосне.
Похвала начальника еще больше окрылила Чжуан Чжуна. Он так сиял, так радовался, что не мог скрыть свою радость, она читалась на его лице. Единственное, что омрачало его существование, — холодность со стороны маститых драматургов. Некоторые смотрели на него очень сурово и даже не говорили с ним. Писатель злился на них и считал, что такое отношение к важнейшей политической задаче — не просто пассивность, а своего рода пассивный протест! Он снова забеспокоился, решив, что если эти люди смеют так обходиться с приказами центрального руководства, то у них, видимо, есть для этого какие-то основания. Но какие?
В его душе словно повисло пятнадцать бадей: семь на одной стороне, а восемь на другой. Когда он уходил с совещания, Вэй Тао дружески похлопал его по плечу и сказал:
— Старина, нашему коллективу по созданию образцовых пьес тоже нужен образец. Ты вполне способен быть им!
— Благодарю вас, — ответил Чжуан, подавляя свое беспокойство, — я готов бороться, даже если мне это будет дорого стоить.
Вэй Тао удовлетворенно усмехнулся.
Домой Чжуан Чжун ехал в автобусе и заметил, что все пассажиры почему-то смотрят на площадь Небесного спокойствия, даже окошки собой закрыли. Что случилось? С трудом найдя щель, писатель увидел, что перед памятником народным героям рядами лежат венки, а вокруг собралось множество народа. Он вспомнил, что сегодня день поминовения усопших, но недавно всех известили, что в связи с борьбой против старых обычаев в этот день запрещается класть венки. Почему же их снова кладут? Как бы в ответ на свой вопрос он услышал голоса двух невидимых ему пассажиров:
— Интересно, раньше позволяли, а запретили как раз в годовщину смерти премьера!
— Наверное, потому, что в этот день особенно ясно видно, что китайский народ сделан не из глины, а из плоти и крови!
Еще конфуцианцы говорили, что беседы на улицах и в переулках достойны того, чтобы их записывать. Но этот диалог потряс нашего героя совсем по другой причине. Он лихорадочно думал: «Что все это значит? Уж не устраивается ли какой-нибудь бунт?» Слова говоривших удивительно совпадали с поведением драматургов на совещании, это наверняка одна шайка! Немудрено, что драматурги сидели тихо, как на рыбалке, у них были свои замыслы! Он впервые понял, почему коллеги относятся к нему так холодно, даже не здороваются и не разговаривают с ним. Ладно, у него найдется на них управа!