На следующий день писатель встретил на улице того критика, который в свое время приглашал его на баранину. С тех пор они не виделись, однако сейчас были очень рады друг другу. Критик увлек писателя в глухой переулок, огляделся и, увидев, что вокруг никого нет, таинственным шепотом спросил:
— Старина, ты слышал кое-что?
— А что именно? — встрепенулся Чжуан, чувствуя по его виду, что новость предстоит важная.
— Центральный Комитет принял «четыре принципа». Третий Пленум признан чересчур правым, скоро должен начаться переворот! Я давно предсказывал это, слишком много неслыханных вещей наделали, даже отказались от продолжения революции при диктатуре пролетариата, от усиления классовой борьбы. Это же настоящая правая реставрация!
— Выходит, сейчас перестанут бороться против леваков, а возьмутся за правых?
— Это еще не объявлено, но, на мой взгляд, уже началось. Думаю, некоторым придется перейти в оборону…
— Кому же?
— Кому? Например, твоему знакомому Вэй Цзюе…
— Да, я его уже давно разглядел. Но, кроме него, есть Янь Минь, этот еще хлеще. Как ты думаешь, их сочинения будут объявлены ядовитыми травами?
— И не только они, а еще многие! Погоди, скоро все сам увидишь…
Глава двадцать шестая. Хотя мужчины редко плачут, наш герой в ответственную минуту все-таки роняет несколько слезинок, а затем смело бросается в бой.
Чжуан Чжун, всегда хвалившийся своим умением анализировать обстановку, в последнее время оказался слишком одинок, изолирован от единомышленников, поэтому довольно поздно узнал о борьбе между «все одобряющими» (в прежней политике) и «подрубающими знамя» (Мао Цзэдуна). По некоторым симптомам можно было судить, что сейчас явно побеждают первые и что готовится поворот назад, «выправление», «урегулирование». Писатель считал это вполне закономерным: ведь за каждым волнением следует успокоение, а его современники доволновались до того, что их и успокоить трудно. Чего доброго, в тюрьму скоро начнут сажать! Его собственные нервы тоже напряглись до предела, но это было приятное напряжение после двух лет упадка, приниженности, оцепенения, вызванных постоянными проверками и покаяниями. Его ум, знаменитый своими богатыми ассоциативными потенциями, оживился, словно пруд во время весеннего паводка. Он все глубже чувствовал, как ужасно он был связан в эти годы, как преступно было его, героя, оставлять втуне. Сейчас все изменилось, настало время именно для таких испытанных леваков, как он! В литературе настал момент для контратаки. «Теперь уж я реабилитируюсь, кое-кому придется передо мной поплясать и объяснить каждый свой поступок!..» Чжуан Чжун твердо верил, что это не его выдумки, а неизбежный процесс, иначе ни ему, ни другим нельзя будет избавиться от «кошмара» двух последних лет.
И как будто в доказательство своих мыслей он получил приглашение на заседание — от того самого критика, который кормил его бараниной. Чжуан Чжун весь задрожал от счастья и долго не мог успокоиться. Критик добавил в письме, что пять произведений Янь Миня и ему подобных объявлены большими сорняками, направленными против партии и социализма, а насчет взглядов Вэй Цзюе и других как раз собирается материал… Услышав это, Чжуан еще больше утвердился в мысли, что время для его реабилитации пришло, он снова нужен и ни в коем случае не может молчать. Он торжественно пришел на заседание. Многие глядели на него с удивлением, с любопытством, но наш писатель гордо игнорировал их и сел на одно из самых заметных мест. Он думал, что сейчас нельзя следовать завету «скромность украшает великого», а нужно возвыситься над всеми и тем самым показать свою силу.
На заседании как раз обсуждались проблемы современной литературы. Выступления были самыми разными. Одни говорили, что в стране слишком развилась «литература шрамов», другие считали, что нельзя так называть все произведения, в которых обличается «банда четырех». Первые утверждали, что писатели должны смотреть вперед, а не замыкаться на «банде четырех» и Линь Бяо. Вторые возражали им, что эта шайка принесла массу страданий нашему народу, который теперь имеет право на жалобы, размышления и обобщения. Третьи призывали писателей никогда больше не создавать лживых, культовых произведений. Четвертые вопрошали: верен ли сам лозунг о том, что литература должна служить политике?
Чжуан Чжун сидел слушал и возмущался про себя: какая страшная неразбериха царит в головах этих людей! Потом, словно важный человек, который всегда выбирает наиболее подходящее время и место для своего выступления, улучил момент и произнес: