Глубокой ночью писатель вышел из хижины, в которой его положили, и воззрился на светлую луну над горами. Вздыхая, он чувствовал, что может погибнуть не из-за самой красавицы и не из-за ее отца, из которого нельзя было выжать и трех слов, а из-за статной и необыкновенно говорливой будущей тещи. Она в полном смысле слова была хозяйкой дома, поэтому Чжуан Чжун потратил немало сил, чтобы склонить ее на свою сторону. Он долго рассказывал ей о писательских заработках, о методах исчисления гонораров, носил за ней из кухни в комнату пирожки, пельмени и прочую снедь. Наконец она дрогнула, согласилась и сама начала уговаривать дочь:
— Цзюаньцзы! Ты посмотри, он за месяц зарабатывает больше, чем мы за год! Да еще человек ученый, книжки пишет, гонорары получает… Каждый его волосок, можно сказать, толще нашей руки! Я ведь тебе родная мать, плохого не посоветую, в огонь не толкну. Мы с твоим отцом всю жизнь в грязи да глине мыкались, каждый год не знали, как и дожить-то до конца. Выходи за Чжуана, он человек бывалый, будешь и есть и пить сладко, в шелках ходить, не пожалеешь!
Ошеломленная девушка, которая и не думала о таком повороте, в конце концов поддалась на уговоры. Чжуан торжествовал полную победу и той же осенью в актовом зале провинциального союза писателей устроил пышную свадьбу. Сам он надел по этому поводу европейский костюм кофейного цвета и остроносые туфли, повязал алый галстук и взбил уже начинавшие редеть на темени волосы. Невеста, переименованная из Цзюаньцзы в Ли Мэн (такое имя казалось писателю гораздо более цивилизованным), красовалась в зеленом парчовом платье и вишневых туфлях на высоком каблуке. В только что завитые черные волосы был воткнут свежий цветок. Чжуан все время радостно улыбался, а невеста сидела, стыдливо опустив голову, и едва отвечала на вопросы.
После того как их объявили мужем и женой, кто-то подзадорил Чжуана:
— Ты ведь, кажется, был сторонником платонической любви?
Чжуан, не меняя позы, очень серьезно ответил:
— К счастью, ты литератор и поймешь меня:
Собеседник подхватил в тон ему:
Все очень развеселились.
На этом месте любознательный читатель может спросить: как же дальше простая деревенская девушка играла роль жены крупного писателя? Насколько мне известно, Чжуан Чжун буквально лепил ее характер, подсказывая ей каждое слово и движение, но это уже тайна, о которой не должен знать никто, кроме самих супругов. Занавес закрывается, я возвращаюсь к главной теме повествования и спешу рассказать о громких общественных подвигах нашего героя.
Глава шестая. Самые умные люди тоже иногда попадают впросак, но их нельзя винить в этом. На сцене появляется командир отдельного соединения со знаменем в руках.
Весной тысяча девятьсот шестьдесят шестого года Чжуан Чжун, уже неоднократно избегавший разных переделок, все-таки влип. Он крутился и так и сяк, беседовал со всеми понимающими людьми, с какими только мог, но на сей раз события были слишком масштабными, и даже он, поклонник «Левого марша», немного сплоховал. До сих пор он считал, что абсолютная левизна гарантирует безопасность, однако в последнее время самые уважаемые работники и самые заслуженные люди утром не знали, что их ждет вечером. На сей раз мощь урагана была так велика, что все, кроме судей, попали в подсудимые. Чжуан Чжун очень волновался, ибо знал, что череп у него отнюдь не железный, что его прошлое не безгрешно, и если его захотят в чем-нибудь обвинить, это будет сделать легче, чем шевельнуть рукой. Как же быть? Как быть?
Пока он терзался своими опасениями и сомнениями, его вызвали к исполняющему обязанности первого секретаря провинциального комитета. Это было сделано по инициативе того самого секретаря, который похвалил его сценарий «Всегда вперед», но Чжуана все равно прошиб холодный пот. Он обмяк от страха, в сердце у него точно били барабаны. Когда он предстал перед исполняющим обязанности первого секретаря, он, как ни силился, не увидел на его лице решительно никакого выражения: ни холодности, ни теплоты, ни радушия, ни равнодушия, ни гнева, ни радости. Уже по этому признаку Чжуан понял, что положение очень серьезное. И хотя исполняющий обязанности указал ему на стул, писатель не решался сесть даже на краешек стула.