Когда двое верзил вытащили на сцену Вэй Цзюе, весь зал замер в испуге, слышались только вздохи и шумное дыхание. Чжуан Чжун давно подготовился к вивисекции, но и он не мог сдержать сердцебиения: не ожидал, что все будет так страшно. Хорошо еще, что он сжег эту проклятую фотографию! А вдруг люди все-таки дознаются, как униженно он просил Вэй Цзюе быть его учителем, решат, что он и сейчас его приспешник? Еще он раскаивался, что сегодня утром, вызывая Вэя на откровенность, наговорил ему немало лишних слов: что «обстановка очень напряженная», что «многое даже не понять» и так далее. Ну и глупец ты, Чжуан Чжун! А еще называешься известным писателем! Надо же было так разболтаться… Теперь тебя спасет только голова Вэй Цзюе!
Читатель уже знает, что неоспоримым достоинством нашего героя была быстрота. Волнение, страх, раскаяние — все это промелькнуло в его мозгу за одно мгновение, а в следующий миг он уже выступил вперед и громко крикнул:
— Дайте мне слово!
Зал снова замер; даже упавшую иголку, наверное, было бы слышно. Чжуан Чжун одним прыжком взлетел на сцену и сжал кулаки. Его лицо было искажено гримасой гнева. Он еще не сказал ни слова, но все видели, как трудно ему сдержать волнение. Указывая пальцем на учителя, он резко спросил:
— Черный бандит Вэй Цзюе, ты помнишь, какой яд ты изливал сегодня в ясеневой роще? Говори!
Вэй Цзюе недоуменно заморгал. А Чжуан продолжал, не опуская своего указующего перста:
— Если веником не поработать, пыль сама не выметется! Раз ты не хочешь признаваться, я разоблачу тебя. — Он повернулся к тысячной толпе. — Вы знаете, как давно критикуют у нас вредную пьесу У Ханя «Отставка Хай Жуя» и не менее вредный сборник Дэн То «Вечерние беседы в Яньшани». Так вот, сегодня утром Вэй Цзюе расхваливал этих больших ядовитых змей, воспевал их, называл их талантами, крупными специалистами. Особенно возмутительно, что он объявлял непонятной и даже ненужной великую пролетарскую культурную революцию, которая определяет судьбу и перспективы нашей партии и государства. Что это значит, товарищи?! Это значит, что он не понял своих прошлых ошибок и, видимо, никогда не поймет…
— Товарищ Чжуан Чжун, надо отвечать за свои слова! — заговорил Вэй Цзюе, еще надеясь, что это просто недоразумение, и готовясь все терпеливо объяснить.
— Заткнись, я тебе не товарищ! — с удвоенной яростью оборвал его Чжуан. — Если уж ты такого события не понял, значит, до смерти ничего не поймешь!
Кто-то из начальников крикнул: «Долой бандита!» Воспользовавшись этим, Чжуан рассказал, как преступно Вэй Цзюе относится к материалу, который должно отражать искусство:
— Он до сих пор считает, что художник свободен в выборе объекта для изображения! Но фактически это либерализация литературы и искусства, фактически это взращивание ядовитых трав и всевозможных демонов, фактически это превращение литературы и искусства в орудие реставрации капитализма…
Его бесконечные «фактически» все ближе подталкивали Вэй Цзюе к самому краю пропасти, но зато демонстрировали незаурядный полемический и охотничий талант Чжуан Чжуна.
Ниспровержение учителя было важной победой. Оно помогло Чжуану миновать первую заставу, однако не давало оснований для успокоения, потому что культурная революция становилась все более свирепой и выходила за обычные рамки. Кое-что из богатого опыта, приобретенного им за предыдущие годы, оставалось эффективным, а кое-что уже не действовало. Например, предпочтение левого уклона правому и привычка первым бросаться в бой по-прежнему помогали, а двух-трех усилий, которых прежде было достаточно, чтобы пройти очередную заставу, теперь явно не хватало. Все определялось центральным руководством и группой по проведению культурной революции: они захватывали в свои сети и карали даже самых заслуженных людей. С другой стороны, главари хунвэйбинов и цзаофаней при помощи одной дацзыбао или даже одного окрика могли расправиться с любым партийным или административным работником. А о литераторах и говорить нечего — их растоптать было так же легко, как соевый творог.
Чжуан Чжун чувствовал, что хунвэйбины и цзаофани внимательно следят за ним. Даже на улицах он слышал перешептывания за своей спиной и понимал, что его судьба очень непрочна, что вечером она может оказаться совсем другой, нежели утром. Но влачить столь жалкое существование, сидеть со связанными руками и ждать смерти было отнюдь не в его характере. «Только в бушующем море проявляются способности героя», и мы увидим, как ловко он использовал всевозможные противоречия, чтобы выявить свою героическую сущность!