— Есть, кажется, приказ, который запрещает отступать, — послышалось в ответ.
— Тем, кто приказы пишет, хорошо: они далеко, — все бубнил тот сиплый голос. — А нас вон бросили на произвол, уже нам никто и ничем не поможет. Сидим, а что высидим?
— Что ж, по-твоему, сдаваться?
— Не сдаваться, а по домам…
— На печь? Под юбку к жене? Думаешь, там не найдут?
— А коли найдут, так что? Они культурные.
— Культурные? Чего же тогда их культурность на нас танками да бомбами прет?
— Ты меня политграмотой не корми. Накормлен ею, аж тошно…
Богдан не мог больше терпеть. Подполз к бойцам:
— Кто это здесь язык распустил?
— Вот он, — указали бойцы на мордастого, который лежал между ними, опершись на какой-то узел. — Все ноет и ноет…
Колосовский подполз к нему ближе:
— Ты кто?
Узнав командира, толстомордый сделал движение, будто хотел встать, но не встал, лишь присел на корточки.
— Рядовой Храпко.
— Так ты считаешь, лучше по домам?
— А что? — В голосе Храпко зазвучали наглые нотки. — За что гибнуть? Я в жизни своей яйца не съел!
— Бедолага, яйца он не съел! — насмешливо произнес один из ополченцев. — А глянь, какой портрет нажрал.
— И вправду портрет, — засмеялся другой боец. — Кирпича просит…
— Ну, ты, полегче с кирпичом-то! — огрызнулся Храпко.
— Вот что, Храпко, — перебил его Колосовский. — За эти твои разговоры…
Но он не закончил. Вернулись разведчики. Вася-танкист, присев и все еще возбужденно дыша, доложил, что охрану у плотины несет броневик. Возле него — всего несколько немцев, разговаривают, смеются.
— Если их убрать — плотина наша!
— Приготовиться! Идем на прорыв! — скомандовал вполголоса Колосовский. И команда, передаваемая шепотом, побежала от бойца к бойцу. — А ты, Храпко, будешь рядом со мной. Граната есть?
— Есть…
— Пойдешь первым.
— Почему я? Почему первым? — вскочил тот, держа гранату в руке. — А вы?
— Я-то пойду, но сперва ты. — Колосовский с ненавистью толкнул его вперед. — Слышь? Иди, гад!
И тот, согнувшись, стал пробираться сквозь кусты, за ним по пятам с гранатой в руке Колосовский.
Тигриной настороженной походкой шел отряд. Немцы не ожидали нападения. Они о чем-то громко галдели возле броневика, когда отряд Колосовского подкрался к ним. Вспышка! Удар! Нескольких гранат оказалось достаточно, чтобы возле броневика остались одни трупы. Не мешкая ни минуты, бросились вперед.
Сапоги бойцов уже гулко стучали по плотине. Плотина взята! Плотина снова в их руках. Богдан бежал, и сердце его замирало от счастья. Бежал к жизни, которая была на том берегу, к родному Запорожью, что пылало и звало, как маяк, полыхающий в полнеба. С каждым шагом вперед укреплялась надежда: вот-вот они будут там. А навстречу приближался густой рев водопада. Этот рев уже сказал им все, но они еще не верили и бежали вперед изо всех сил, бежали так, что казалось, с ходу перелетят, каким бы широким ни был провал!
С разбегу Богдан чуть не сорвался вниз, в пропасть, так неожиданно разверзлась она перед ним. А кто-то с разгона ахнул туда, в темный бушующий водоворот…
— Кто упал?
Молчат.
— Где Храпко?
Нет Храпко: то ли сам сорвался, то ли кто помог…
Задыхающийся Колосовский стоит у края обрыва. Уцелевшая часть плотины дрожит, вибрирует под ногами от натиска воды, в горячее лицо бьют брызги, словно дождем сечет снизу, из клокочущей черной пропасти…
Прорваться на плотину, увидеть черный водоворот — и обратно? Это было свыше их сил. Но другого выхода не было.
— За мной! — скомандовал Колосовский. — Пробьемся в другом месте. В плавнях переправимся.
И через миг отряд табуном бежал по плотине назад, в темноту Правого берега. Немцы не успели еще толком опомниться, как бойцы промчались через трупы часовых у плотины и, преследуемые лишь вспышками ракет да беспорядочным огнем трассирующих пуль, исчезли в ночных садах, в железных чащах трансформаторного леса.
С Левого еще услышат их.
Еще живой стоит на берегу генерал, командующий их армией, который скоро сам будет сражаться в окружении и вместе со всем своим штабом встретит геройскую смерть в запорожских степях.