— Теперь вот и вам придется бегать, только уже не с деревянными. А может, вас не взяли? — спрашивает Штепа, и вывернутые губы его продолжают улыбаться.
Колосовский сразу нахмурился:
— С чего ты взял?
— Смотрю, такие веселые идете… С чего, думаю, радуются?
— Тебе этого не понять, дитятко, — промолвил Дробаха, и его скуластое, каменно-тяжелое лицо стало серьезным.
— Почему не понять?
— А потому, — Дробаха слегка дернул Штепу за язычок галстука, — что ты еси болван или дубина…
— «Стультус» по-латыни, — добавил Духнович. — Иди уж на экзамен, попытай счастья.
— Да я и пойду. Девчата, вы тоже?
— Мы дорогу знаем, — холодно бросила ему Таня.
Хлопцы еще по пути из райкома решили, что не пойдут сдавать — вольные теперь птицы.
— Немного неудобно, правда, перед Дедом, — говорит Богдан. — Да уж пусть извинит.
— Сдадим после войны, — беззаботно бросает Дробаха. — Под звуки литавр за все сразу придем экзаменоваться.
— Не забудем к тому времени? — спрашивает Лагутин, как бы обращаясь к самому себе.
— Ты думаешь, это надолго? — удивляется Мороз.
Колосовский смотрит на него иронически:
— А ты думаешь, на три дня?
— Пускай не в три дня, но за два-три месяца, я уверен, все будет завершено. Гитлер заскулит.
— Наше время — не время тридцатилетних войн, — поддерживает его Подмогильный. — При современной технике, при нашей силе дай нам только размахнуться…
В общежитии ребята захлопотали у своих чемоданов. Никто из них не знал, когда прикажут отправляться: через неделю, через две, а может, через час. Всем добровольцам комендант общежития предложил сдавать вещи на хранение в кладовую, как они это делали каждое лето, разъезжаясь на каникулы.
Богдан, достав из-под кровати чемодан, склонился над ним, взлохмаченный, задумчивый: перебирает, укладывает студенческое свое добро. Несколько рубашек, вконец застиранных в студенческой китайской прачечной, пара недавно приобретенных футболок, а больше всего — книги, фотографии, записи. Вот они группой — хлопцы, девчата — сфотографированы среди зелени у надгробного памятника отцу украинского театра Кропивницкому. Вот маевка в лесопарке. Таня, смеясь, качается на дереве. Фотографии он, наверное, заберет с собой, а куда денешь эти толстые тетради, заметки, черновики его будущей дипломной работы? Древний Боспор, Ольвия, степные скифы и половцы, запорожская Хортица, рядом с которой поднялся ныне Днепрогэс, — вот мир, которым он жил, и, кажется, Богдан никогда не устал бы раскапывать, изучать, исследовать свои солнечные степи от седой древности до грозовых лет революции, когда в этих степях летала на тачанке буйная отцова молодость…
Рядом, у кровати, перебирает какие-то записи Степура, а за ним, в углу, копается в самодельном добротном чемодане Мороз — они тоже собираются, притихли, погрузились каждый в свои мысли.
— Послушайте-ка, — сказал вдруг Мороз, достав из чемодана какую-то тетрадь, — что писал еще на первом курсе один из ваших современников. «…Не хочу быть мещанином, не хочу довольствоваться малым в жизни… Завидую поколению Корчагиных, которое начертало как девиз своей юности: „Райком закрыт, все ушли на фронт“. Завидую тем, кто сквозь полярные льды пробивается к полюсу, стратонавтам нашим завидую… Это жизнь!.. Что может быть достойнее для человека? И я буду счастлив, если именно на такую жизнь позовет меня Родина…»
— Это из твоего дневника? — спросил Степура.
Мороз промолчал, смущенно сунул тетрадь в карман.
— Ясно же, что не Плиний Старший, видно по стилю, — заметил Колосовский. — А в общем-то, он прав. Очень даже прав.
В дверь постучались.
По стуку, легкому и озорному, Богдан узнал: Таня!
В самом деле, в дверях появились ее загорелые ноги, юбчонка белая мелькнула. Танюша вообще умеет не ходить, а вроде бы порхать — летает на своей юбочке, как на парашютике, легкая, будто невесомая, точно и нет для нее силы земного притяжения… Такая она сейчас, такой была и три года назад, когда они впервые встретились в главном университетском корпусе.
— Сдала! — Таня дернула Богдана за чуб.
Он поднял от чемодана повеселевшее лицо, увидел Танину улыбку, радостную, приветливую.
— Сколько?
Показала на пальцах: пять!
— Ей просто везет! — сказал Богдан ребятам. — Никогда не готовится серьезно, пробежит, как коза, по эпохам, по датам, а, глядишь, сдает на пятерки… Не иначе как профессор ей симпатизирует.
— Он не только мне, он и тебе. — Таня снова взъерошила его чуб. — Где это, спрашивает, ваш верный рыцарь? Почему не пришел сдавать?