Сима презрительно усмехнулась, низко наклонилась над тарелкой.
После обеда Виктор Иванович подхватил Симу под руку, повел ее с террасы в сад.
— Ты скажи мне, что с тобой? Почему ты бунтуешь?
— Знаешь, Витя? Надоела мне такая жизнь.
— Да… Но про царя… Ты ведь понимаешь: наши старики пугаются таких слов.
— Один мой папашенька пугается. А остальные сочувствуют. Ты ведь, кажется, меня понимаешь?
— Я, конечно, понимаю. Но надо…
Он замялся.
— Надо помягче стелить? — скривилась Сима.
— Не то. Но кучера Ермошку и царя сравнивать не следует.
— Я и не сравниваю. Зачем обижать кучера Ермолая? Он умнее царя.
— Но, но, но…
— Да, да! Ты не усмехайся.
— Да что, у тебя какие-нибудь факты есть?
— Конечно, есть…
И горячо и запальчиво она рассказала все то, что слышала о царе в столичных студенческих кружках. Князь Тенищев учредил высшее учебное заведение в Петербурге, министры утвердили, а царь написал на докладе: «Такие заведения неудобно устраивать в населенных местах».
— Ты подумай! — воскликнула Сима. — Ты подумай: «Неудобно в населенных местах»! Разве не дурак? Или: смоленское земство постановляет ввести всеобщее обучение, а царь пишет: «Не дело земства обучать народ».
Виктор Иванович шел опустив голову, раздумывая. Сима потрясала руками и головой и говорила, говорила возмущенно и задорно.
— Это надо обдумать, — тихо сказал Виктор Иванович.
— Обдумывать нечего. Все уже обдумано.
— Чего же вы все добиваетесь?
— Как чего? Конечно, конституции.
И опять, как фейерверк, Сима заговорила о конституции: хорошо будет жить, если придут гражданские свободы.
— Тогда необычайно расцветет духовная жизнь народа! — воскликнула она.
Вышли на берег Волги — к самой воде. Оба минутку молча смотрели, как передвигается ее бесконечная сверкающая гладь. Это вечное, непобедимое движение возбудило, как всегда, и подзадорило их. Виктор Иванович выпрямился, повел плечами, будто собрался бороться. Сима забралась на большой камень, и, размахивая руками, принялась читать стихи.
— Пусть сильнее грянет буря! — выкрикнула она.
«Пусть сильнее грянет буря, — про себя повторил Виктор Иванович, — А ведь хорошо! Впрочем… зачем Симе буря?»
Сзади, за загородкой сада, зазвучали голоса. На берег шла Елизавета Васильевна — в белом платье со множеством сборок, точно белое облако. С ней ребята. Увидев отца, Ваня и Вася, запыхавшиеся, розовые, размахивая деревянными ружьями, помчались по тропинке. Вдали за ними изо всех сил поспешала француженка. Оба схватили отца за пиджак, закричали:
— Я первый! Я первый!
Этот задор, и взволнованные лица, и бегущая француженка, и Волга точно толкнули Виктора Ивановича. Он засмеялся:
— Пусть сильнее грянет буря! Сима! Лиза! Верно ведь? Пусть сильнее грянет буря!
Сима звонко засмеялась. Елизавета Васильевна посмотрела на нее с удивлением, не понимая, о какой буре разговор.
— Ей-богу, все вы какие-то странные стали! — сказала она. — Говорите полусловами, непонятно. Не заговорщики ли вы?
— Может быть, заговорщики!
Лето выдалось ядреное — с громами, дождями, большим солнышком. Урожай пришел полновесный, и телеграммы о нем шли в Цветогорье со всего Поволжья. Казалось, сдержанная радость дрожит в самом воздухе, потому что радовались все — мужики, купцы, мещане: урожай-батюшка всему голова. Василий Севастьянович подобрел, сыпал прибаутками. Контора не запиралась круглые сутки. В четыре часа утра Зеленов уже был на месте, распечатывал телеграммы, сам писал ответ тут же, корявым почерком: «Покупай не торопясь, давай, как дают другие». Или энергично: «Перевели пятнадцать тысяч. Покупай скорей». Или хитро: «Давай четь копейки больше других, покупай веселее».
Иван Михайлович и Виктор Иванович приезжали в контору позднее. Они возились с хуторскими приказчиками и доверенными. В это лето Виктор Иванович дважды ездил на хутор Красная Балка, где Рублев соорудил две новые плотины на оврагах. Овраги — прежде сухие, с изъязвленными глинистыми берегами — теперь скрылись под водой. Воды было много — целые озера. Заволжье дохнуло урожаем крупным, какие бывают раз в десять лет. Огромная мощная машина «Торговый дом Андроновы и Зеленов» работала со всем напряжением.
Уже шел август, сытый, яркий, с необыкновенно высоким небом, ослепительным солнцем. Тысячные стаи скворцов осыпали поля, живой мелькающей сетью перелетали Волгу. Вечерами и ночами рев парохода долго изливался в горах. Волга была тихая, ласковая, утомленная жарким летом. Стальная вода тихонько ластилась к желтым просторным пескам. На баржах и пароходах, идущих снизу, ярусами желтели золотые дыни и серебристо-желтые арбузы.