Пришли телеграммы о новом министре — Святополк-Мирском. Телеграммы о его словах: «Мы вступили в новую эру доверия и уважения». И странно опять эти слова как-то совпали с вестью о «Нападении японских миноносцев на русскую эскадру около Гулля».
Так все спуталось, взвихрилось.
Осень наступила рано, мокрая, холодная, и будто не было никогда такой мокроты и такой бесприютности.
IV. Депутат
Уже на исходе октября — день стоял, разукрашенный первым снегом, — Иван Михайлович, вернувшись из «Биржи», сказал сыну:
— К тебе Волков и Мальков ныне прийти собираются. К ним кто-то из Нижнего приехал. Говорят, впятером придут. С попом Ларивоном. Толковать с тобой хотят. Надо будет их попочетней встретить.
И вечером пришли: хлеботорговец Волков, заводчик Мальков, староверский поп Ларивон, начетчик Никита и еще незнакомый седоголовый старик с темными блестящими глазами, — все в староверских кафтанах, в сапогах бутылками. Виктор Иванович вышел их встретить в переднюю, он был в сюртуке с шелковыми блестящими отворотами, в крахмальной рубашке — большой, стройный, важный. Поп Ларивон поликовался сперва с Иваном Михайловичем, потом с Виктором Ивановичем. И за ними все пятеро, по очереди. Ликовались церемонно и кланялись в пояс, по-старинному.
Волков наклонился к седоголовому старику, пальцем показал на Виктора Ивановича, пробасил льстиво:
— Вот он, надежа-то наша!
Старик закивал головой:
— Уж по обличью догадался. Как же, как же, знамо — надежа наша.
Церемонно кланяясь и уступая дорогу друг другу, обильно рассыпая слова, политые лестью, они прошли в залу. Здесь их встретили женщины — три хозяйки: парадно одетые, большие.
— Гости дорогие, милости просим!
И Василий Севастьянович шариком прикатился откуда-то из дальних комнат.
— Ба, дорогого народу-то сколько! Бог милости шлет.
Справились о здравии, о детушках, о делах. Дружно повздыхали все:
— События-то, события-то какие!
— Да, уж и не говорите. Отворотись да плюнь.
— Пропала Расея!
— Пропасть-то, положим, не пропала, а трудно ей. Это что и говорить: трудно.
— А ведь мы к тебе больше пришли, Виктор Иванович!
— Что ж, я очень рад, пожалуйте ко мне, чтоб удобнее было толковать.
Виктор Иванович провел всех в кабинет. Поп Ларивон, помолившись на Спас Ярое Око, заговорил неторопливо, бубукающим баском:
— К тебе с докукой, Виктор Иванович! Порадей миру.
Виктор Иванович поклонился:
— Миру всегда готов радеть.
— Вот отец-то… — Поп показал на незнакомого старика. — Это Евтихий Степанович из Нижнего. Ездит, стало быть, по всему нашему миру, путный народ собирает, чтоб к министру новому ходателями пошли. Про тебя везде говор. Ну, вот и решили мы просить.
— Уж ты, сынок, не откажись, — поклонился, вставая, Евтихий Степанович, — добрая молва про тебя идет. Нам только таких и надо теперь.
Виктор Иванович — точно его варом обдало — вспыхнул и, чтобы скрыть смущение, наклонил голову.
— Ты сможешь и поговорить, как надо, и ты известный человек — не какой-нибудь с пылу с жару.
Тут и Волков — огромный, горластый — загудел:
— Да, да, Витюша! Ты уж будь другом, не откажи! Когда все наши туда соберутся да понапрут на правителей, так правителям придется покряхтеть.
— Пора освободить нашу веру из-под немецкого сапога.
Бубнили все пятеро, голосами почтительными и вместе настойчивыми:
— Не откажи!
А Иван Михайлович самодовольно гладил бороду, смотрел на всех, посмеиваясь.
— О чем же будем просить? — проговорил наконец Виктор Иванович изменившимся голосом.
— Перво-наперво просить надо свободу веры, — прогудел поп.
— А я полагаю, и еще дело поважнее надо просить, — блеснув глазами, сказал Евтихий Степанович. — Надо просить, что все просят: конституцию.
Волков энергично махнул рукой, будто отрубил:
— Верно! Хоша я и не слыхал ничего хорошего про эту конституцию, но раз всем ее желательно, то и нам желательно. Намедни я был в земской управе, с Митрь Степановичем поговорил. «Без конституции, говорит, не обойтись. Только тогда и начнется жизнь».
— Сперва в Москве соберутся все, а потом уж в Петербург пойдут, — сказал Евтихий Степанович. — Большой силой пойдут. От всех городов уже есть. Только вот от вас…
Когда они ушли — после обильного ужина, — Виктор Иванович оделся потеплее и вышел на террасу. Пронзительный ветер дул из-за Волги. Кругом все белело во тьме. Волга шумела глухо, и слышался шорох молодых льдин. Виктор Иванович долго шагал из конца в конец террасы. Этот заиск, эти льстивые слова, что слышал он весь вечер, и, главное, этот выбор его депутатом, — горячей дрожью пронизало его. «Все политические деятели, даже самые большие, начинают вот так же, с маленького».