Виктор Иванович сказал вызывающе:
— Что ж, пускай выходит неприятность, а я еще больше буду давать на революцию, чтобы только не было Пружковых.
И первый раз за много лет старики смотрели на Виктора Ивановича укоризненно, осуждая, не соглашались, уговаривали:
— Ну, ну, ты брось! Надо, чтобы все по-мирному. Ты не забудь, времена-то какие.
На святках, как обычно, был студенческий вечер. Студенческая депутация с особой настойчивостью звала на этот вечер Виктора Ивановича и Елизавету Васильевну. Говорили: они гордятся, что в среде старых цветогорских студентов стоит имя Виктора Ивановича. Андроновы поехали. Виктора Ивановича встретили овациями. Оркестр заиграл «Марсельезу». Вдруг из соседней комнаты вышел Пружков в полной форме, гремя шпорами и шашкой, подошел сбоку к Виктору Ивановичу и прошипел ему на ухо:
— Поздравляю вас!
Виктор Иванович, будто не замечая Пружкова, кланялся аплодирующим студентам. Тогда Пружков поднял руку и закричал оркестру:
— Прошу прекратить и разойтись немедленно!
Из той же двери, из боковой комнаты, заполняя зал, тотчас гужом потянулись полицейские и принялись вытеснять толпу. Елизавета Васильевна крепко взяла мужа под руку, решительно, с необыкновенной твердостью повела назад к двери, к выходу. Она видела: Виктор Иванович весь дрожал от бешенства. Она боялась его выходок. А в зале позади них что-то кричали студенты и полицмейстер. По лестнице вниз и вверх бежали молодые люди с растерянными и озлобленными лицами.
На другой день к Виктору Ивановичу приезжал поп Ларивон, будто поговорить по церковным делам, но о церкви сказал лишь две-три фразы и затем с наивной прямотой указал:
— Что это ты, Виктор Иванович, вяжешься с этими бунтовщиками?
— А вы, отец Ларивон, откуда знаете?
— Слухом земля полнится. Во всем городе о тебе говорят. Будто твоими деньгами вся революция в Цветогорье стоит. Нехорошо! Гляди, как бы беды не было.
Виктор Иванович нахмурился:
— Чего же вы хотите?
— Сторониться бы тебе надо этих смутьянов. Гляди, табашник Левкин целоваться лезет. К кому? К тебе, к именитейшему купцу…
— Не в Левкине, батюшка, дело. Дело в целой России. Нельзя терпеть, чтобы нами управляли Пружковы да безгубый чиновник, о котором я вам говорил. У меня дрожь в пятках появляется, когда я думаю о них.
— Что ж, ты за смутьянов?
— Конечно нет! Эти погромы, выстрелы, кровь, — я против. И в делах застой. А только где выход?
Отец Ларивон все качал лохматой головой, все упрямился:
— Все равно как-нибудь по-божьи бы надо. Тихо, смирно. А от смутьянов подальше.
В феврале началась подготовка к выборам в Государственную думу. В общественном собрании бывали митинги. Адвокат Лунев говорил зажигающие речи, всем все обещал. Оба Андронова и Зеленов два раза ездили на митинги. Василий Севастьянович возмущался:
— Адвокат все может наобещать. У него что? У него совесть купленная, а язык без костей. Обещает, чтобы рабочие работали восемь часов да чтобы всякую одежу да обужу им шили на хозяйский счет… Разве можно? Ему, голоштаннику, все равно, лишь бы в думу пролезть. Дешевый народ эти балаболки с политикой. А нам потом отдувайся. Нет, нам не с руки с ними. Они в наш карман заглядывают.
И Виктор Иванович насторожился: да, не с руки.
Однажды студент Панов, прощаясь после обеда, почему-то таинственно сказал ему:
— Завтра мы собираемся к вам.
— Что такое?
— Там узнаете.
И ушел качающейся походкой, которую особенно не любил у него Виктор Иванович.
На следующий день пришли трое: семинарист, почтовый чиновник и сам Панов, все в форменных фуражках. Здороваясь, семинарист назвал себя Гололобовым, почтовый чиновник — Васильевым. Они важно уселись, и Васильев торопливо заговорил:
— Нам известно, что вы очень энергично поддерживаете революцию. Мы решили обратиться к вам. Не будете ли вы так любезны подписаться?
Он вынул из кармана мелко сложенный лист, развернул, подал Виктору Ивановичу. Внизу листа синела круглая печать «Социалисты-революционеры-максималисты».
— Это что?
— Наш подписной лист.
— Вы хотите, чтобы я расписался на вашем листе?
— Можно и не расписываться, только отметьте, сколько вы жертвуете.
У почтового чиновника было задорное лицо. Он держался независимо, словно он требовал, а не просил. Виктор Иванович неприятно поморщился.
— А какие цели преследует ваша группа?
Семинарист стал разъяснять тоном учителя, разговаривающего с учеником: