В этот год цветогорское купечество затеяло построить в городе клуб, и председателем строительного комитета был выбран Виктор Иванович. Он увидел в этом деле какой-то новый шаг к объединению капитала, к борьбе за культуру. Он охотно взялся за дело. Он сам ездил в Москву к известным архитекторам, заказал проект, сам наблюдал за постройкой и не жалел денег. К осени следующего года в центре города выросло великолепное серое здание с колоннами, с зеркальными окнами.
На зимнего Николу — на купеческий поволжский праздник — было назначено торжество открытия. Виктор Иванович волновался, как перед экзаменом. Он понимал: на торжестве ему будет первая песня и, может быть, первый удар. Он занимался по вечерам у себя в кабинете, что-то писал, говорил вслух. И, зараженные его тревогой, все в доме волновались, как-то приутихли.
На торжество были приглашены представители купечества Саратова, Хвалынска, Балакова.
Днем был молебен — освящение нового здания, торжество официальное. Народа было немного — мало кому хотелось слушать попов господствующей церкви. Когда пропели многолетие, полицмейстер Пружков долго жал руку Виктора Ивановича, смотрел ему в глаза заискивающе:
— Честь имею поздравить!
Главное торжество было назначено на вечер… За час до назначенного времени Виктор Иванович поехал из дома в клуб. Ему было не по себе, он не мог сидеть дома. Что-то внутри холодело, дрожало.
Он походил по залам клуба, где уже шли последние приготовления. Длинные столы сверкали убранством. Виктор Иванович, как хозяин, отдавал последние распоряжения. Гости начали съезжаться. Приехали отец и тесть. Василий Севастьянович, словно обнюхивая, обошел стол, посмотрел, все ли в порядке. Побежал на кухню — торопливо и озабоченно. Иван Михайлович сел в кресло у белой стены, молча смотрел на сына. Он дрожащей рукой гладил бороду.
Приехал Волков, соляник Соловьев, масленщик Буров, заговорили густыми вольными голосами, как говорят люди власть имущие, везде чувствующие себя как дома.
У подъезда — было видать из окон — то и дело останавливались купеческие тройки и пары. Жирные и могучие, низенькие и высокие, входили в зал купцы — все в сюртуках или в староверских парадных кафтанах. Молодежь — с модными прическами, кто постарше — с прическами в кружало, по-старинному, по-волжски, по-староверски.
Их становилось больше и больше. Все — и старые и молодые — неизменно здоровались с Виктором Ивановичем с первым, он приглашал, он встречал как хозяин. Виктор Иванович впервые увидел вместе всех тех, кто, по его мнению, двигает культуру местного края, строит, кто борется с пустыней. Он знал: этот народ не безгрешен: выжиги и жулики, обманщики и наживатели. О многих из них ходят разговоры такие, что надо удивляться, почему вот этот купец Гаврилов не в тюрьме или этот фабрикант Сахаров не на каторге. Но в этот день почему-то не хотелось думать ни о слухах, ни о разговорах, ни о преступлениях, просто так открыто идти всем им навстречу. Музыка на хорах заиграла марш. Купцы зашумели, задвигались. Василий Севастьянович забегал, сзывая:
— Господа, пожалуйте к столу! Начнем с божьей помощью!
Виктор Иванович, внутренне взволнованный до крайности, стоял у колонны, всматривался в каждого, словно искал поддержки вот у этих, кто идет мимо, ласково улыбаясь ему. Он изо всех сил старался побороть внутреннюю дрожь, Василий Севастьянович потянул его за рукав.
— Садись! Чего стоишь?
Виктор Иванович натянуто улыбнулся, подошел к столу, сел. Возле его уха крякнул Василий Севастьянович:
— А ну, господи, благослови…
И, нагнувшись над ухом Виктора Ивановича, шепнул:
— Проси! Ты хозяин!
«Хозяин? А-а, так?»
Виктор Иванович сразу овладел собой.
— Господа! Приступим! Прошу вас! — громко сказал он.
Лакеи суетились вокруг стола. Музыка играла меланхолический вальс. Гости стучали тарелками, рюмками. Соседи неловко чокались. Кто-то протянул бокал к Виктору Ивановичу, а кто — в волнении он не разобрал.
Виктор Иванович, наклонясь к соседу — саратовскому мануфактуристу Бритвину, сказал:
— Впервые на таком торжестве. Купечество — одной семьей.
Василий Севастьянович опять вмешался:
— Витя, сказать бы надо! А ну, ты хозяин, тебя ждут.
Со всех сторон стола на Виктора Ивановича смотрели, улыбались. Он понял: ждать больше нельзя. Он наполнил свой бокал и поднялся. И тотчас там и здесь застучали вилками и ножами о графины. И кто-то приказал: