В середине зимы, как-то вечером, после прихода поезда, вдруг весь город наполнился выстрелами, по улицам испуганно забегали люди, в андроновском доме все заперли на семь замков: и ворота, и калитки, и двери, и окна занавесили, закрыли ставнями. Всем казалось, что сарынь в самом деле пришла, уже громит город.
Кучер Храпон с Григорием, закутанные в шубы, с топорами в руках ходили по двору, караулили. К ночи выстрелы смолкли, в городе наступила зловещая тяжелая тишина. Виктор Иванович послал Григория узнать, что случилось. Тот помялся (неохота было идти), потом решительно надвинул шапку, махнул рукой — «была не была!», — пошел. Вернулся он через час, сказал, что пришел красный отряд, разоружил фронтовиков и теперь в городе власть большевистская.
Женщины заплакали, закрестились от ужаса, и теперь уже откровенно, по-бабьи плакала и крестилась измученная Елизавета Васильевна. И Виктор Иванович за всю жизнь впервые почувствовал себя бессильным: «Что делать? На кого опереться?» Вот ему казалось, что захоти он, и все будет. Теперь же он увидел, что он только звено в этой большой цепи, которая именуется обществом. Цепь спуталась, рассыпалась. Он, сильный Виктор Иванович, выпадает.
Утром он сам ходил в город посмотреть. Везде — у городских складов, у городской думы — стояли вооруженные люди с красными лентами на шапках. Эти люди были одеты и в черные пальто с барашковыми воротниками, и в шубы, и в солдатские шинели. Они уже заняли дом купца Менькова: здесь были их казармы.
Рабочие с заводов все сплошь встали за новую власть. Виктор Иванович, проходя по улице, чувствовал на себе злорадные взгляды. Ему было не по себе.
Дома его встретила сама Елизавета Васильевна:
— Ну что? Как?
Он ответил коротко и выразительно:
— Беда!
И с того дня перестал выходить из дома. Выходил лишь Василий Севастьянович. Он по очереди навещал купцов, фабрикантов, и день ото дня его новости становились страшнее: Ивана Саввича арестовали, на Павла Сергеевича наложили контрибуцию.
И вскоре, в февральскую ночь, у ворот андроновского дома кто-то властно застучал. Храпон долго переговаривался, не отпирая ворот. Гришка прибежал в дом, в столовую, сказал, задыхаясь:
— Виктор Иванович, пришли!
А в столовой уже собрались женщины, перепуганные стуком до полусмерти.
Виктор Иванович пожал плечами:
— Что ж, впустите!
В дом пришло человек двадцать, молодые и пожилые, все в кожаных куртках или в солдатских шинелях. Виктор Иванович вышел им навстречу.
— Что угодно, товарищи?
Высокий солдат, белокурый, с испитым лицом, с широкой красной повязкой на рукаве, спросил строго:
— Кто здесь купец Виктор Иванович Андронов?
Солдат держал в руках маленькую бумажку.
— Я купец Виктор Иванович Андронов, — резким, строгим голосом ответил Виктор Иванович.
Солдат помахал перед его носом бумажкой:
— Вот мы на вас наложили контрибуцию в триста тысяч рублей. Давайте деньги.
Виктор Иванович развел руками:
— Мои деньги в банке. Если угодно, берите там.
— В банке мы и без вас возьмем. А вот потрудитесь здесь заплатить.
— Таких денег в доме у меня нет. Вряд ли сейчас найдется и десять тысяч.
— Так вы добровольно не хотите платить?
— Я же говорю вам, что денег таких нет.
— Ага, ну, мы тогда поищем сами!
Белокурый солдат сделал знак — и все, все его двадцать товарищей рассыпались по комнатам. А двое — с винтовками в руках, в шапках на затылке — остались в зале. Один закричал громко и повелительно:
— А ну, граждане буржуи, садитесь-ка вон на те диванчики! Мы вас покараулим…
Другой, зубоскаля, добавил:
— Покараулим, чтобы мухи вас не съели…
Пыхтящий, красный Василий Севастьянович уселся на диван прежде всех, расставил ноги и, усевшись, покачался вперед-назад, как всегда, как обычно. Грузно опустились рядом с ним Ольга Петровна и Ксения Григорьевна, обе красные: им было жарко, точно в бане. Важно уселась на конце дивана Елизавета Васильевна. Все ее манеры вдруг приобрели важную медлительность, она сделала вид, что не замечает солдат. Виктор Иванович спокойно сел рядом с ней. Он уже взял себя в руки. Солдаты пододвинули кресла, сели напротив, оба положили винтовки в сгибы левых рук — разученным движением — и закурили. Соня пронзительными ненавидящими глазами смотрела на них. Ксения Григорьевна, увидев цигарки в зубах солдат, вздохнула: