Он весь опустился наземь. Музыка так его ошеломила, что он заплакал, а не плакал со времени смерти отца. «Вот сиди, сиди здесь, под этими кусточками, прячься за картофельную ботву, раздавленная человечина, сиди!» А музыка все играла — ближе, ближе. И — чу! — кричат «ура», торжествуют. И уже везде говор, и фырканье лошадей, и веселые голоса. Необычайная тишь — после грома выстрелов — чутко ловила эти голоса. И слыхать: наливается город торжествующими людьми… крики там, здесь крики, крики.
До темноты сидел Виктор Иванович за плетнем. Он слышал, как по двору ходили люди, как скрипели ворота, раз кто-то вышел в сад, подходил вот совсем недалеко, слыхать было, как под ногами шелестела трава, но походил и ушел. И уже во дворе кому-то громко сказал: «Никого там нет».
Ночь погасила музыку и голоса. Только где-то окраиной все еще проходили войска. Ночью во дворе застучал топор, что-то затрещало. Должно быть, рубили забор. Пронзительный женский голос спорил, кричал. Виктор Иванович растянулся между грядами, перевалил мягкую землю по бокам, чтобы лежала ровнее. Ему очень хотелось пить. Только бы пить! И ничего больше не волновало его: равнодушие всей тяжестью навалилось на него.
Он еще повозился, чтобы лечь удобнее, и задремал. Ему казалось: он только-только задремал, как почти над ухом грохнули выстрелы. Виктор Иванович вскочил, не понимая, что такое с ним, где он. Кругом было темно, только белой полосой виднелось небо за плетнем. Роса упала густо, — степная ночь холодна, — он дрожал, не попадал зуб на зуб. Где-то далеко грохотали выстрелы. И Виктор Иванович вспомнил, где он.
Он опять лег на согретую землю и так пролежал с открытыми глазами до рассвета. Потом солнце поднялось — большое, горячее. Город скрипел обозами, гремел криками. За домами пели солдатскую песню. Виктор Иванович сбросил пиджак, жилет, распустил пеструю рубаху, подпоясанную пояском, и через плетень вылез из сада.
Три парня в зеленых гимнастерках, с красными повязками на рукавах и с винтовками за плечами шли из города ему навстречу. Один крикнул:
— Эй, старик, ты куда?
Виктор Иванович ответил равнодушно:
— А в город.
— Зачем? Кто ты такой? Откуда?
— Я-то? — простодушно, подделываясь под мужичий говор, спросил Виктор Иванович.
Красноармейцы подошли к нему.
— Да, ты-то. Откуда ты?
— А я аж из-под Новоузенска. Забрали. Загнали сюда. Спасибо, скоро оставили. А лошадь так и пропала, угнали.
— А не врешь?
— А чего мне врать? Эка сказали!
— Веди его, Коньков, к штабу: там разберут.
Коньков снял с плеча винтовку, сказал:
— Идем!
Они вдвоем пошли по улице. Окна домов были заперты. Нигде не было никого, кроме красноармейцев.
— Так ты откуда?
— Из-под Новоузенска. Знаешь?
— Как же, проходили. Что ж, забрали тебя?
— Забрали, дьяволы! Казачишки. «Вези», — говорят. А у меня лошадь-то еле-еле душа в теле.
Старик говорил спокойно, рассуждающе, и молодой конвойный поверил ему.
У той же двухэтажной школы, где вчера еще был штаб белых, теперь стояли запыленные автомобили, два орудия, подъезжали и уезжали конные, и во дворе чернела толпа.
Конвойный подвел Виктора Ивановича к воротам. Зубоскальный часовой бойко оглядел старика.
— Откуда?
Конвойный ответил:
— На улице взяли.
— А ну входи!
Часовой показал рукой во двор. Виктор Иванович подошел к толпе. Множество глаз глянуло ему навстречу. У него заколотилось сердце: сейчас узнают, кто-нибудь назовет его… Он, стараясь казаться очень равнодушным, встал в сторонке. Чьи-то глаза все-таки тянулись к нему настойчиво. Но высокий черный человек вышел в это время на школьное крыльцо, закричал:
— Кто был у белых? Выходи!
Толпа всколыхнулась и разом замерла. Никто не выходил.
— Ну? Скоро вы там? — нетерпеливо кричал чернявый. — Все равно от нас не скроетесь.
Тогда из середины пошел один, другой, третий. Женский голос крикнул позади Виктора Ивановича:
— Вот этот тоже был! Что не выходишь?
Виктор Иванович стоял неподвижно: боялся оглянуться, не на него ли посматривают?
Чернявый поднялся на носки, смотрел куда-то дальше, через голову Виктора Ивановича.
— А ну кто там? Выходи!
Молодой офицер из сыропятовского отряда стал протискиваться к крыльцу. Виктор Иванович отвернулся… У крыльца собралось девять человек — их ввели в школу. Чернявый прокричал:
— Кузьмин, бери, сколько надо, веди на кладбище рыть могилы.
Кузьмин — большелобый, бритый красноармеец — подошел к толпе, стал отсчитывать: