Возле шумел ручеек, однотонно, слабо — не вся вода за ночь сбежала, — будто умирал. Ноги чуть вязли в закоревшей глине. Кто-то с неба камнем упал в воду за дальними камышами, круги побежали по проруби. И через минуту: «Кря-кря-кря!» Утки. Завесились, засвистали крыльями в воздухе.
Володя напряженно всматривался. Но было еще темно и плохо видно. Вот-вот будто. Вот свист и какая-то тень неясно несется. А подымешь ружье — и не во что целиться.
А уток много. Со всех сторон неслись и свист и кряканье. Морозцем тянуло с берега, сыростью от Каясана. Дрожь пробегала по спине.
Недалеко крикнули гуси.
И вдруг где-то далеко-далеко гармонично прозвучало:
— Кильви-и-и!..
Володя весь встрепенулся, будто его позвали.
— Кильви-и-и!..
Руки у него задрожали и судорожно сжали ружье. «Лебеди!»
Да, это перекликались лебеди.
— Кильви-и-и!..
Призывно, как крик в ночи.
— Кильви-и-и! — отозвалось где-то вблизи, будто за яром, с полей.
И через минуту над головой Володи раздался резкий свист широких крыльев.
В неверном свете неясными тенями закружились лебеди над Каясаном.
Одна пара, потом другая. Улетали вдаль, подлетали близко, словно высматривали, нет ли где поблизости единственного врага их — человека. Володя прижался к обрыву — черный на черном, — незаметный, весь горел от возбуждения.
А белая полоса на востоке ширилась. Свист утиных крыльев слышался рядом. Возле ближних камышей плавали утки — стреляй, попадешь. Но Володя не думал о них. Лебеди, только лебеди…
Тяжелый всплеск взбурлил воду где-то недалеко, за камышами. Темные круги на воде змеями поползли на свет. Утки закачались на волнах.
— Кильви-и-и!.. — крикнули с неба.
— Кильви-и-и!.. — отозвалось из-за ближних камышей. Рядом. Вот здесь.
Володя приложил ружье к плечу.
Вода в полынье стала белой, а камыши — как черные тени.
Лебеди плыли где-то недалеко и нежно переговаривались.
— Ган-ган-ган?.. — спросил один.
— Ган-ган-ган, — ответил другой.
И вот, как видение, из-за черных камышей на белую воду выплыла сперва одна большая птица, и за ней, почти рядом, другая. Утки юрко уплывали от них. И казались маленькими-маленькими. А птицы плыли важно, повертывали чутко головы на стройных шеях.
Это были лебеди.
Володя высмотрел прицел, крепко пригнал ружье к плечу и нажал спуск. Сноп огня и гром оглушили его. Все пошло кругом. Будто во сне, он видел, как один лебедь взмахнул крыльями, поднялся и понесся вдаль, а другой метнулся в камыши. Отчаянный плеск раздался по воде. Это бился раненый лебедь.
Володя выскочил на яр, и оттуда видел, как за камышами, крутясь по широкой полынье, бился лебедь. Он вытягивал шею, взмахивал крыльями, пытаясь подняться, но, бессильный, плыл дальше от берега.
Володя выстрелил еще раз, но лебедь был далеко: дробь кучей упала ближе его и взбурлила воду. На озере стон стоял от криков всполошившейся птицы.
В первую минуту Володя хотел раздеться и вплавь пуститься за раненой птицей, но спохватился скоро: ведь лед и снег кругом…
А по берегу шли. Папа, дядя Митя и с ними собаки…
— Скорей! Я лебедя убил! — отчаянно крикнул Володя.
— Не ври! — откликнулся дядя Митя.
— Ей-богу. Скорее идите…
Около Володи закружились собаки… Теперь кругом светло было. Небо горело — ждало солнца. И на розовой воде, уплывая от берега, виднелся раненый лебедь.
Папа и Митя стояли как врытые.
— В самом деле лебедь… О-го! Да ты молодец. Вот не ожида-ал, — протянул папа.
— Раненый. Не уйдет. Все одно полынья небольшая. Достанем, — отрывисто сказал дядя Митя, — надо взять лодку.
По его отрывистым словам Володя сразу понял, что дядя волнуется, может быть, завидует. «На Каспий ездил нарочно — и неудача…»
— Смотрите, он у закрайка и хочет выбраться на лед, — волновался Володя.
В самом деле, раненый лебедь доплыл до закрайка льда и попытался забраться на него. Раз сорвался, другой. Выбрался наконец и с трудом пошел. Потом широко взмахнул крыльями, распустил их так, что каждое перо было видно, вот-вот взлетит в самое небо… И… лег. Было видно, как он судорожно вытянул ноги и шею… Пронзительно крикнул. Потом подвернул голову под крыло и так остался лежать.
— Кильви-и-и! — раздалось с неба.
— Сядьте, сядьте, — испуганно прошептал дядя Митя.