— Ну, насчет последних времен ты, пожалуй, и не прав, а что для нас с тобой последние — это будет правильно.
Старики помолчали, послушали.
— Значит, и ждать нечего?
— Ну, как нечего? Ждать надо. Да дождемся ли?
— Решилась Расея.
Теперь Пахом стоял возле графа, уже не кланялся, всматривался пристально в него.
— Решилась Расея, — повторил он ожесточенно.
— Тебе-то что? Ты же в своей избе живешь?
— Да что толку в избе-то? — сердито сказал Пахом. — В своей избе не хозяин я стал. Мало от сыновьев обиду терплю. Внук Микишка и тот позавчера говорит: «Дурак ты, дедушка». Это как? А разговор-то ведь из-за вашего сиятельства вышел.
— Как из-за меня?
— Говорю им: при графе хорошо жилось — и леску тебе на избу когда дадут, и ренда небольшая была. Считать стал — выходит верно, меньше платили всего. Вот, говорю, как хорошо при господах-то было. А они меня дураком… Попомнить бы надо ему, ваше сиятельство.
— Что попомнить?
— Когда сменка-то будет, хоть бы попороть его тогда.
— Ты думаешь, помогло бы?
— Знамо, помогло. Острастка была бы.
— Нет, Пахом, я думаю, не поможет. Новый народ пошел. Похлещи его — он хуже будет.
Пахом пробормотал что-то неясное: должно быть, не соглашался. Как это не поможет? Помогло бы.
Оба стояли, недовольные друг другом, несогласные.
— Горько жить, ваше сиятельство. Бывало, за речкой и огни-то и музыка. А ныне — сокомольцы эти — дерева ломают, в бога не веруют. Беда ведь.
— Э, что там говорить!
Оба стояли старые и сгорбленные. А по улице толпой шли парни и девки. Под резкий визг гармоники орали песню, и чуялось: прет на стариков тяжелая сила.
У мельницы, на речке, мальчишки — целая полдюжина — ловили рыбу.
Вытащил Кузька окунька — этак дернул лесу, — окунек ласточкой взвился вверх, на самый яр, Кузька за ним, глядь, а на самом яру стоят две этакие нескладные фигуры — длинные, тощие мальчуганы, оба босиком, ноги тонкие, ступни как лемеха. Так удивился Кузька — об окуньке забыл. А тот, что постарше, ястребом на окунька.
— Эге-ге, рыба-то какая, — закричал он.
Нескладной рукой поднял окунька. Оглянулись все мальчишки, глаза вытаращили и так, может быть, минуту целую молча глядели на чужих. А те между собой схватились. Тот, что поменьше, кричит:
— Жак, дай мне. Я желаю рассмотреть.
— Отойди, это будет моя рыба.
— Вовсе не твоя. Это рыба вон того мальчика.
— Он мне подарит. Правда, мальчик, ты мне подаришь ее?
Кузька нахмурился. Хотелось ему вырвать окуня. Но сказал басом:
— Возьми.
— А ты знаешь, кто я?
— Как не знать? Ты — графов внук.
— Я не только внук, я сам граф. А это мой брат.
Кузька ничего не сказал.
— Мальчик, ты хочешь со мной водиться?
— Как?
— Ну, что я у тебя попрошу, ты мне дашь?
Кузька подумал.
— Ежели ты у меня лошадь попросишь?
— А разве у тебя есть лошадь?
— А ежели была бы?
— Чудак. Я у тебя ничего не попрошу. Я сам могу тебе дать. Давай дружиться.
— Давай.
Другие мальчики с завистью слушали, как Кузька бойко с графьями.
Жак попросил Кузьку:
— Дай, я половлю.
Кузька охотно:
— На! — и протянул ему удилище.
Стал Жак червяка насаживать и не может.
— Насади мне.
Ребята засмеялись.
Петька даже свистнул: хоть оно и граф, а червя насадить не может… Шабаш. Кузька насадил. Жак взмахнул удилищем.
Поглядели ребята, как неуклюже граф леску закидывает, — грохнули хохотом.
— Ну, вы, мужланы, — крикнул Жак, — я еще получше вас умею.
Ребята притихли. Может быть, правда умеет? Да и боязно, как бы не попало за графа. Жан подошел к Петьке.
— Дай мне половить.
Петьке неохота отдавать. Но дал.
— Немного ты, а потом опять я. Ладно?
И все опять цепочкой вдоль речки на самом берегу, только Петька с Кузькой позади. У Жака дрогнул поплавок. Жак испуганно дернул. Пустой крючок высоко хлестнул воздух.
— Разве так можно? — задосадовал Кузька. — Сперва дай, чтобы заглотнула, а потом тащи.
— Не учи, — сердито сказал Жак. И опять забросил лесу.
Опять чуть шевельнулся поплавок, Жак дернул. Кузька не решился возмутиться вслух. Только отошел в сторону и, вздохнув, лег на траву.
А когда Жак еще дернул не вовремя, Кузька не утерпел.
— Эх, не умеешь ты.
— Молчи.
— Чего молчать? Видишь, как другие ловят. Не успевают закидывать. А ты не могешь.
— Ну, не твое дело.
— Удочка-то моя.