— А твоя, так бери.
Жак бросил сердито удочку в воду. Кузька оторопел.
— Ты это что же?
— А ничего. Хочу — и бросил. Жан, бросай и ты.
Жан бросил.
Петька и Кузька переглянулись.
— Ты зачем?
Петька крикнул, свирепо глядя Жаку в лицо:
— У, глиста!
— Кто? Я глиста? Ах, ты…
Жак развернулся и трахнул Петьку по плечу.
— Ты драться? На тебе!
— Жан, бей их!
— Ну-ну!
Жан махнул неуклюже руками, но ребятишки уже насели. Жан бросился бежать. Кузька и еще другой мальчишка с рыжими волосами лупили Жака. Тот закрывал голову длинными неуклюжими руками и корчился. Жан ждал на пригорке, когда отпустят брата.
Пастух Савелий издали с пригорка крикнул:
— Эй, дьяволята, что вы делаете?
Ребята отступили. Жак побежал на пригорок. Ребята улюлюкали.
— Эй, лягавый. Глиста!
— Подождите, попадет вам, — погрозил Жак.
— Смотри, свои бока береги!
Братья пошли к селу.
— Это свинство, — возмущался Жак, — это неблагородно. Я маме скажу. Ты должен был меня защищать. А ты удрал.
— А зачем ты связался? Ты бросил удочку. И мне велел. Я тоже маме скажу.
Перед вечером ребятишки потащили на куканах измученных рыбок домой. А вечером все село знало: Петька с Кузькой поколотили молодых графов.
— Вон он, сыч-то сидит. Пойти покалякать с ним. В богачестве-то был, к нему, бывало, не подступисси. А ныне вроде нашего дедушки Максима — сидит и носом рыбку клюет.
Неверной, пьяной походкой Алешка пошел к графу, — слыхать было, как везли дырявые сапоги по дороге и голос потом:
— Ваша сиятельства, доброго здоровья. Сидишь?
Граф ничего не ответил.
— Сидишь, говорю? Чего молчишь-то? Ну, сиди, молчи, молчи, как дерьмо на дороге. Молчи. Такое твое дело, что молчать теперь надо. Ущемил господь хвост гадюке.
Граф поднялся и молча пошел в калитку.
— Стой! Зачем уходишь, ежели я с тобой говорить желаю? Слышь? А-а.
Алешка принялся поливать ужасной бранью графские окна. Из конца в конец села слыхать было, как ругается мужик. Но никто не пришел, чтобы его отвести. Отворилась калитка, кто-то белый с вилами в руке вышел, подошел к Алешке и ударил его кулаком по шее. Алешка упал и примирительно забормотал из пыли:
— Да, Филипп Карпыч, да что ты, господь с тобой? Зачем нам ссориться? Али ты в лакеи к этому самому графу нанялся?
Филипп ударил Алешку еще раз и сказал:
— Не уйдешь, стервец, вилами спорю. Слышишь?
В Ильин день был престольный праздник и ярмарка. К празднику готовились целую неделю. В каждом дворе варили бражку, гнали самогон. Бабы бегали одна к другой.
— Лукерья, освободился, что ли, у тебя паратик-то? Дала бы мне. А то затируха готова, время в парат класть.
— Подожди, счас свою догоню.
Еще накануне праздника стали съезжаться гости. Были даже из Давыдовки — село за тридцать верст от Тернова. Мужики съезжались к празднику с работ из города и сел.
К Перепелкиным приехали сын с женой.
На площади, у церкви, поспешно строили карусель и палатки.
В праздник рано утром зазвонил торжественно колокол.
Улица запестрела кофтами и платками. Девушки все — в белых платьях, с завитыми кудерьками.
Пьяный Васька Жук шел к церкви вдоль порядка, ударяясь о заборы, ворота, палисадники. Бабы смотрели на него с негодованием.
— У, дьявол, нализался рань такую.
— В церкву иду! — кричал Жук. — В церкву!.. — и добавил грубейшее ругательство.
— Вот так молельщик, — втихомолку ворчали бабы, — срамота.
Против церкви Жук стал переходить дорогу, закрестился, упал в пыль и так остался лежать.
Еще не отошла обедня, в селе раздались песни, на площади завертелась карусель, заиграли гармоники. Девки, парни, ребятишки бросились из церкви на ярмарку — к каруселям, к гармоникам.
Графская семья была в церкви вся. Бабы им дали место у стенки. Впрочем, Жак и Жан убежали с половины обедни на ярмарку. Пьяным-пьяно уже было село, когда отошла обедня. Молодая графиня сказала по-французски старикам, когда вышли из церкви:
— Не пройти ли нам переулком?
Старуха гордо подняла голову.
— Это еще почему?
— Пьяные. Неприятно.
Старики не ответили, молча пошли вперед, молодая графиня с девочками — за ними.
Толпа смотрела на них в упор, молча, точно удивленная. Вдруг откуда-то из середины толпы раздался свист, хохот, крики:
— Вот они… летят.
И ругательства. На лицах у девок и парней будто смущение и дерзость.
— Дырявые господа идут. Сторонись, народ!
С высоко поднятой головой проходили старики, за ними молодая графиня через толпу. Девочки испуганно жались к матери. Кто-то из толпы бросил в спину старой графине коркой арбуза. Из толпы раздались укоризненные голоса.