— У рыбки глаза прытки. А у тебя еще прытче… Как не дать?
— А ты что, один ныне?
— Уехали работники к Приверху. Иван на Иргиз. А тебе кого надо?
— Мне… никого. Это я так спрашиваю.
— Ой ли, так?
Кондрат привычно прищурил левый глаз, скривился. Дунька покраснела. Здоровая, грудастая, она вдруг повернулась резко к лодке, схватила ее за уключину, потащила из воды.
— Да ты не тревожь лодку, не уйдет, — сказал, смеясь, Кондрат. — Здесь течения тихая.
— Дашь, что-ли, рыбы-то? — грубо спросила Дунька.
— Дам, дам. А ты небось не только за рыбой приехала. Что ж не спрашиваешь про Костьку? Ведь я его в три шеи прогнал. Оказался таким негодящим… Как ты могла жалеть такого ленивца?
— Вовсе я его не жалела.
— О?! Ну, любила, значит.
— Прогнал — и хорошо. И дьявол с ним. Давай рыбы.
— Куда торописси? Ты сперва чайку со мной попей. Потом и рыба будет.
Дунька вдруг повернулась резко всем лицом и грудью к Кондрату и спросила:
— Правду, что ли, прогнал?
Кондрат весело задребезжал:
— Хе-хе… а ты как думала? Врать тебе дедушка станет? Будешь, что ли, чай пить?
— Не буду. Некогда мне. Давай рыбу…
Кондрат, все смеясь, повернулся к кустам, крикнул:
— А ну, малый, дай там пяток сазанов.
Дунька, недоумевая, посмотрела на кусты, за которыми кто-то шевелился. Скоро кусты раздвинулись, и к стану вышел Костя. В руке у него — на ракитовом пруту — трепыхались золотистые сазаны. Дунька вся откинулась, сделала шаг назад, подняла левую руку вровень с лицом, как будто ждала, что Костя ее ударит. Так минуту целую они стояли один перед другим молча. Дунька вытаращенными глазами смотрела на Костю, а тот смущенно улыбался. Кондрат, посмеиваясь, поглядывал на них издали.
— Ну, что ж ты рыбу-то не даешь девке? — закричал Кондрат. — Ишь ей некогда. Она домой торопится.
Костя подошел к Дуньке и протянул ей связку. Дунька вдруг засмеялась, заторопилась, взяла рыбу и побежала назад к лодке.
— Эй, эй, стой! Выкуп за рыбу давай! — закричал Кондрат. — Целуй парня!
Дунька, хохоча, оттолкнула лодку и заработала веслами. Костя побежал через кусты куда-то в сторону. Кондрат покачал укоризненно головой. Он принялся ломать сучья для костра. Время от времени он поднимал голову, слушал. Солнце уже тронуло край земли. Зарянка на ракитовом кусту пела печально. Где-то далеко кричали утки. Весла стражниковой лодки все еще плескались недалеко. Кондрату чудились в тишине чьи-то приглушенные голоса.
Работали от зари до зари, а иной день захватывали и зарю. Вода уже остановилась. Ждали: вот-вот она пойдет на убыль, и тогда сразу надо захватить забойками, котцами, вершами, нередами, вентерями большие просторы. Рыба, почуяв, что вода убывает, кинется из заливных лугов и озер опять в Волгу, и, не захвати ее вовремя — она уйдет вся без остатка. Кондрат гнал. Никто не видел, когда он спит. Ежедневно к стану работники привозили по две, по три лодки ракитовых прутьев, а Кондрат, Иван и Костя плели из них верши, короба и забойные плетни. Кондрат заставлял Костю плести только верши — работа тонкая. Он искоса глядел, как быстро справлялись ловкие Костины пальцы с гибкими прутьями. Он улыбался. Но улыбку топил в бороде, чтоб не видели. Лишь порой, отбросив в сторону готовую ванду или плетешок, покрикивал задорно:
— А ну, давай, давай, давай!
Уже зеленой горой лежали в стороне готовые рыболовки.
— Да… вот в те поры… так же вот… думали, остановилась вода… стали расставлять… а вона… как хлынула — все труды прахом пошли…
Кондрат тянул лениво — слово за слово, — руки поворачивались быстрее, чем язык.
— Как же, я помню, — сказал Иван. — Кажись, тот год и Пузров нашел косяк.
— Нет… он через год нашел. Ты про который косяк спрашиваешь?
— Про который… ну, про тот, что много поймал.
— Много поймал — это совсем недавно. Только тут, конечно, работнику пришлось уделить половину.
— Половину?
— А как ты думал? К примеру, Костя найдет, ему половину… В те поры работник-то — Петька Широков — сразу избу поставил, две лодки купил, снасть. Теперь в Терсе сам хозяйствует. На три тысячи продали тогда. Ты что, Костя, остановился? Э, да ты узел запутал, елова голова. Гляди весь де́тыш испортил.
Костя спохватился — прыгающими руками потянул ивовый узел назад, чтобы развязать… «Половина?»
Опять замолчали. Плели долго — каждый думал о своем. Слепни и пестряки роем носились вокруг, садились на лицо, на руки, обнаженные по локоть; их гнали подергиванием головы, плеча, спины, потому что руки были бесперечь заняты. Солнце палило жаром, остановившаяся в мелких заводях вода пузырилась, бойкая рыбешка выпрыгивала в воздух, ловила мух. Кондрат поднялся и, вытулив по-стариковски спину, неловко шагая затекшими ногами, кряхтя и бормоча, пошел к воде. Там стояла палочка с зарубками. Он тщательно осмотрел ее, потом позвал: