А ныне после восьмичасовой работы все время твое и праздник весь твой! Подымайся, держись, расти, учись… И Семен принялся учиться.
Сначала не по себе, неловко было ему: «Маленького не учили, а дылда вырос, сам пошел учиться». И еще: сидеть пришлось рядом с бабами да девками, что гурьбой пришли учиться. Чудно! И чтобы не очень стыдно и не очень скучно было, он и жену соблазнил учиться, — сынишку оставляли с бабкой — жениной матерью. И еще десяток грузчиков, помоложе, он уговорил пойти в школу.
Так тихо потянулась жизнь месяц за месяцем, год за годом.
Опять пошла молва об Острогорове по всей нижегородской пристани; острогоровская артель лучшая в порту — меньше пьют, не воруют, работают чисто… Грузчики сами набивались к нему: «Возьми нас к себе в артель. За тобой мы как за каменной стеной».
И Семен выбирал тех, кто был ему по сердцу.
Может быть, так оно и пошло бы — мирно, спокойно, обычно, без больших перемен. Мало ли честных жизней проходит незаметно?
Однажды к Семену на причал пришел его прежний товарищ Колька Смирнов — ныне Николай Иванович, помощник заведующего участком. Они вспомнили, как в детстве босоногими мальчишками бегали по ярмарке, поговорили о Никите Расторгуеве, что теперь работает горбачом в острогоровской артели, о теперешней жизни, о том, что на заводах стали работать по-новому, по-ударному.
— Я так понимаю, — сказал Смирнов, — ныне у нас новая волна революции поднялась: первая была, когда царя свергли, вторая — буржуя свергли, третья — фабрики и землю взяли, четвертая — кулака изгнали, пятая — вот теперь, когда на всех фабриках и заводах стали работать по-ударному. Как у вас, есть ударники?
— Как же, ударники есть, — криво усмехнулся Семен, — по бутылке ударяют очень даже хорошо.
— Нет, в самом деле? — поднял густые брови Смирнов.
— Какие ударники? Работают, как мой дед работал.
Семен пожаловался на грузчиков — народ отсталый: водку пьют, как прежде, и жен колотят, как отцы и деды колотили.
Смирнов нахмурился.
— Да. Я вот читал… В пятом году грузчики были самыми ярыми погромщиками. Сормовичей ловили на Балчуге, убивали. Ты, чай, помнишь? Торговцы угощали их водкой, а они громили.
— Теперь не то.
— Знаю. Да, вот что… ты бы повел своих грузчиков на собрание… говорят об ударниках, о соревновании. Ты сам-то, поди, уже был?
Семен смущенно усмехнулся.
— Не был!
— Да ты что, брат? Аль пружина ослабла? Забился в свою нору, как сыч в дупло. Так нельзя. На широкую воду плыви! Ну? Вся страна вроде как на гору поднимается, а ты — «не был». Отец-то у тебя что делает?
— А он в караульщики поступил. Теперь не пьет. Какая его жизнь? Стар, ноги запухают.
— Вот тебе! Непомерная сила была. А для чего истрачена? Нет, мы не должны так жить. Гляди-ка, гляди, что началось у нас на Волге. Пароход соревнуется с пароходом, приставь с пристанью.
Семен смотрел на приятеля и про себя посмеивался: такой же он остался, как в детстве, задорный, вроде воробья скачет: «чиль-чиль, чиль-чиль».
Эта встреча заставила его задуматься. Вечерами, читая свою водницкую газету, он видел: в газете много говорится об ударниках, о соревновании. Прежде он пропускал такие заметки, не читая, они не касались грузчиков.
«Новая волна революции…» Чудак!
Как-то вскоре после того, вечером, перед концом работы, начальник молитовского участка вызвал Семена к себе в контору. В конторе сидел молодой парень с черными блестящими глазами, в серой кепке и серой рубашке с мягким воротником. Был он щуплый и легкий.
— Вот это наш батырь Острогоров, — сказал парню начальник участка.
Парень встал навстречу Семену, протянул руку, засмеялся:
— Теперь батырей нет, теперь бригадиры. Так это ты, бригадир Острогоров? Очень хорошо. Я, значит, к тебе… как бригадир грузчиков с третьего участка, вызвать пришел тебя на соревнование… — Он заговорил бойко, будто вслух читал газету, и бойкое было во всей его поджарой фигуре, и в серой кепке, и в черных дерзких глазах.