«Ах, ты (Семен про себя обругался), тварь ты бесхвостая… да я тебя…»
Дерзкие слова обидели Семена. Он слушал, нахмурясь. Этот малец, надо полагать, пешком под стол ходил, когда Семен бился на фронтах гражданской войны.
— Так вот, товарищ Острогоров, мы и вызываем вас на соревнование. Принимает ваша бригада или нет?
— Принимаю, да, — глухо проговорил Семен, — сперва, знамо, я поговорю с товарищами… ну, думаю… они согласятся.
— Может быть, мы сейчас поговорим? Вместе бы?
— Конечно, конечно! Поговорить надо сейчас, — оживился начальник участка. — Созывай своих, Семен Иванович!
Семен вышел из конторы очень легкой и очень быстрой походкой, яростно ругаясь про себя. В этом вызове ему чудилось что-то обидное. Как? Ему? Этот… этот гвоздик?
В полутемном пакгаузе собрались все пятьдесят три грузчика — горбачи, выставщики, — вся Семенова артель. Юнец заговорил вольно, с вызовом. На него смотрели угрюмо:
— К чему оно нам, твое соревнование? Баловство? Мы и так работаем неплохо!
— А вот посмотрим, кто лучше! — грозился юнец.
— Кишка у тебя тонка. Ты гляди-ка, у нас какой батырь!
— А что, ребята, — сказал Семен, — нешто мы хуже их сработаем? Что они больно задорятся? Давайте-ка им нос утрем.
Так началась у грузчиков новая полоса жизни.
Через день очень робко водницкая газета написала про «бригаду Острогорова» — так теперь стали называть артель: «Бригада Острогорова включилась…»
Утром начальник участка принес газету на причал, где грузчики выкатывали из трюма баржи бочки с цементом.
— Видал? — отрывисто спросил начальник и подал Семену развернутую газету.
Семен снял голицы и взял газету. «Бри-га-да Ост-ро-го-ро-ва». У него перехватило дыхание. Вытаращенными глазами он поглядел на начальника. Лицо вытянулось, брови полезли на лоб.
— Это… это первый раз в жизни. Героем, можно сказать, на войне был, и то не печатали, а тут… Ух, елки зеленые! — сказал он.
Начальник засмеялся. «То-то, брат! Теперь гляди в оба!» И пошел прочь, припадая на левую ногу. Семен, размахивая газетой, как флагом, побежал на баржу.
— Ребята! Про нас пропечатали в газете! — крикнул он.
В нем заговорило что-то молодое, задорное и непривычно шумное. Грузчики оборвали работу, сгрудились, по-детски заглядывали в газету. Маленький, вертлявый грузчик Володька восхищенно воскликнул:
— Вот здорово!
А бородатый Хмелев, узнав, в чем тут дело, вдруг пошел в сторону от толпы:
— Баловство одно. Делать им нечего.
И дойдя до люка, крикнул злобно:
— Ну, чего встали? Вам побасенки слаще работы? Суревнователи!
Грузчики пошли по местам, но весь день потом много было разговоров.
— Восемь тонн обработать в день на человека. Нешто возможно?
— Не восемь дадим, а десять.
— Будет верещать. Чего нельзя, так нельзя — в затылок себя не поцелуешь.
— Аля-ля-ля! Бери, бери, бери! — задорно крикнул Володька и загремел железной тачкой, спускаясь по трапу с высокой баржи.
— Бери, бери! Аля-ля-ля! — тотчас откликнулся голос с берега.
— Ходи ходором! — оглушительно рявкнул Васька Буков — буян и пьяница.
— Вира-а! Майна! Скорее, черт сопатый!
На барже, на берегу, на мостках задорный шум поднялся тучей. Шестипудовые бочки цемента одна за другой вылетали из трюма и на тачках вереницей мчались на берег. Мостки гулко гудели под ногами и колесами. Низко сгибаясь, грузчики с тачками лезли на яр. Семен схватил пустую тачку и бегом пустился с яра на баржу.
— Майна! Вира!
Двое выставщиков ловко повернули выхваченную из трюма бочку, положили на Семенову тачку.
— Клади другую! — крикнул Семен и сбил картуз на затылок.
— А-а! Берегись! Гляди, две попер! Ай да наши!
Единым духом он вынес тачку на яр к дверям амбара. Здесь он оглянулся. Вереница тачек ползла с баржи. На некоторых лежало по две бочки. Серая пыль стояла над мостками. Легкий ветер уносил ее прочь. Пыль тяжело садилась на воду. Все кругом было спокойно — Ока, горы за Окой, Волга и город вдали… только на барже и мостках необычный стоял шум.
Вечером, когда пошабашили, грузчики столпились у конторки, где шел подсчет. Бородатый Хмелев сказал:
— А чего ждать? Сколько выгрузили, то и наше. Завтра узнаем.
Он повернулся уходить. Никто не поглядел на него. Хмелев нерешительно остановился. Семен с бумагой в руке вышел из конторки. Он поднял бумажку высоко над головой: