— Знаешь, кто это, Сима?
И, спрашивая, взяла Виктора за рукав тужурки, взяла вольно, фамильярным, словно уже привычным жестом. У Виктора зазвенело в ушах от волнения.
— Жених мой.
— Жених?! — воскликнула девочка и всплеснула руками.
А позади где-то зашептали:
— Жених! Жених! Жених!
— Пойдем на улицу, — попросил Виктор. Ему было и сладко, и до муки стыдно этого слова: жених.
Когда они уже пошли по улице, Виктор мельком оглянулся: из всех окон зеленовского дома на него смотрели глаза, изучали. Это было чуть неприятно, но забылось сразу.
— Два года назад, в такой же день, я бродил по Москве в первый раз и думал о тебе.
— Ты же говоришь, что ненавидел меня.
— Да, ненавидел Лизку Зеленову. Задразнили меня ею. А любил Дерюшетту. Разве я знал, что моя Дерюшетта и Лиза Зеленова — одно?
— Слушай… А ты не боишься?
— Чего?
— Вдруг ты ошибаешься? И вовсе я не Дерюшетта? Кстати, я и не знала, что ты романтик. Я Елизавета Зеленова, которую ты…
— Любил всегда.
Они засмеялись.
— А ты не боишься меня? — спросил Виктор.
— Нет. Я тебя знаю давно. Тобой мне прожужжали все уши. Сначала я сердилась, потом привыкла, потом ты мне стал нравиться. Я издали следила за тобой. Ты думаешь, я не узнала тебя на пароходе в мае? Узнала. Я видела, как ты побежал за мной. Но я испугалась: думала, ты бегаешь за всеми так.
— И что же?
— И узнала, что ты очень скромен.
Виктор покраснел: Вильгельмина мгновенно мелькнула перед глазами.
— Скажи, ты никого не любил?
— Клянусь, только тебя.
Она незаметно очень быстро пожала его руку.
Все утро они ходили по городу, забирались на горы, почти молчали. Расстались, когда в церквах давно оттрезвонили, — расстались, чтобы вечером встретиться опять по уговору.
Виктор удивился, что дома не было ни отца, ни матери.
— Где?
— Прямо от обедни поехали к Зеленовым, — сказала Фима.
За праздничный спасов стол Виктор сел один, но вдруг зеленовская пролетка въехала во двор.
— Просят пожаловать, — сказала горничная, — чтобы беспременно ехали сейчас.
В первый миг у Виктора мелькнула мысль не ехать.
Ему показалось, что его тянут на торжище, и весь он запылал от смущения. И тотчас подумал: как быть? Никто в тишине не женится. Надо покориться. Надо перетерпеть.
Торопливо он оделся в парадную тужурку, и когда вышел на крыльцо, вся прислуга — раздобревшая Катя, Фима с мужем Храпоном, Гриша, новый кучер Степан и пять старух-приживалок — стояла во дворе у пролетки. Катя и Фима закрестились, когда Виктор садился в пролетку. И все закрестились.
— Дай, господи, час добрый, мать пресвятая богородица!
Виктор сказал:
— Трогай!
Но Фима остановила его:
— А ты, Витенька, перекрестись! В какой путь-то едешь! Перекрестись трижды.
Виктор снял фуражку, перекрестился. Он был скован смущением и раздраженно подумал:
«Ну, начались теперь муки!»
Зеленовский кучер Кирюша был одет в плисовую безрукавку и малиновую рубаху, круглая плоская шляпа с павлиньими перьями была как-то торжественно надвинута на лоб, и сидел Кирюша величавым истуканом, далеко протянул вперед руки в белых перчатках и лошадьми командовал строго:
— Вперед! Пшел!
По улицам неслись торжественно, и народ останавливался и смотрел на парадный зеленовский выезд, на белых лошадей с пышными гривами и хвостами, и Виктору сперва хотелось спрятаться за борта пролетки. Но эта быстрая езда, эта радость толкнули, подожгли: «Что я смущаюсь? В сущности, тут мое самое большое торжество». Он выпрямился и посмотрел по сторонам с гордостью.
Множество старушек, женщин и девушек стояли у ворот зеленовского дома. Тротуар и улица возле дома были посыпаны песком, а не были посыпаны вот час, полтора назад, когда Виктор провожал Лизу. Сам Василий Севастьянович — в праздничном кафтане, в сапогах бутылками — стоял на парадном крыльце, ждал, чтобы встретить Виктора. Он был серьезен, торжествен. Он сказал глухим от волнения голосом:
— Милости просим. В ожидании тебя находимся.
Они на крыльце поликовались троекратно, крест-накрест. Зеленов взял Виктора под руку, повел по лестнице вверх. Виктор в смущении едва различал желтые пятна лиц. Ему показалось, что везде полно народа. Зеленов, держа Виктора под руку, ввел в зал. Парадно одетые гости сидели вдоль стен и у стола. Отец и мать Виктора — в переднем углу, под иконами, а рядом с ними — Лиза, вся как белое облако. Никто не поздоровался. Все поднялись молча. Виктора и Лизу поставили рядом, на коврик, лицом к иконам. Лохматый поп с беспорядочной седой бородищей начал облачаться в золотую ризу. Старушка в черном сарафане с белыми рукавами разводила ладанницу. Душистый дым росного ладана заклубился, поднялся к потолку. Поп торжественно взмахнул рукой, перекрестился, возгласил: