— Почему же змей пароход не съел?
— А-а, какой ты дурачок! Я же говорю, пароход — это недавно. А змей — и не помнит никто, когда змей был.
Сад уже затемнел. Стало слышнее, как журчит вода в Сарге, птички запели по-вечернему грустно, дальний берег Волги туманится. Слышно, как внизу, за домом, нетерпеливо стучит копытами запряженная лошадь. Комары тоскливо запели над ухом. А Фимка снизу зовет:
— Скоро ли, Витенька? Мамаша ругаться будут.
— Успеешь, — говорит лениво дед, — ну, ты, впрочем, пей скорей.
Витька ложкой ест мед, чаю пьет немножко, и вот уже чувствует: все у него стало сладко — и во рту, и внутри.
— Будет!
— Напился? Ну, собирайся. Фимка, Витенька готов.
Фимка, скрипя ступенями, поднимается на террасу, торопится, надевает пальто на Витьку.
— Стой-ка, сейчас записку напишу отцу. Филипп, принеси бумагу и перо!
Дед надел страшные очки, взял перо, прицелился, задвигал губами, бородой, — начал писать. И все — Фимка, Филипп, Витька — замерли, точно боялись спугнуть духа.
— На, отдай Ивану, — подает дедушка Фимке записку.
И Фимка уже громко говорит Витьке:
— Прощайся с дедушкой!
Витька обнимает дедушку, целует, путается лицом в его большой бороде. А внизу, возле террасы, гремит пролетка. Кучер Храпон — молодой смешливый парень — едва сдерживает застоявшуюся лошадь. Витька бежит к пролетке, сам садится, Фимка лезет за ним, — пролетка вся покряхтывает, когда лезет на нее здоровущая Фимка.
— Трогай, Храпон. С богом!
Витька из-за деревьев в последний раз смотрит на дедушку. Дед, черный, стоит на террасе, улыбается. У ворот сада пролетка перегоняет толпу девок и баб. Со смехом и шутками они сторонятся, что-то кричат Храпону. А тот, лихо зыкнув, ударил Карька вожжами, и пролетка понеслась по мягкой дороге вдоль яра.
Солнце уже закатилось, небо над горой покраснело, горит пожаром. Волга темнеет, туманится. Витька прижимается к Фимкину горячему боку. Птичка сидит на сухой высокой ветке, поет печально. Дорога идет круто вверх, на яр. Храпон пускает лошадь шагом. Слыхать, как сзади, далеко, поют девки. В песке тихонько шуршат колеса. На яру светлее. Волга внизу. Темно там. Вот около города зажглись огни. А здесь еще видать горы. Витька вспоминает змея, богатыря, пустыню. И ему чуть страшно. И крепче он прижимается к Фимке.
II. Дом над Волгой
И каждый раз, как побывает Витька у деда, утром и встать бы, а глаза слипаются и голову не поднимешь.
— Вставай, Витенька, вставай, мальчик золотой! — воркует над кроватью знакомый голос.
Витька чуть приоткрыл глаза, глянул и опять закрыл беспомощно. Бабушка! Это бабушка воркует. Наклонилась, улыбается, зовет:
— Вставай!
Одеяло теребит, тянет с Витьки.
— Бабушка, я сейчас!.. Еще хочу, — бормочет Витька.
— Устал вчера, горюшечко? Не надо бы так допоздна у дедушки сидеть. Легко ли? Приехали совсем темно. Ну, полежи еще немножечко, полежи!
И не утерпела: наклонилась, поцеловала Витьку в щеку — розовую, належенную во сне.
— Я сейчас, бабушка! — просит Витька.
Ему досадно, что бабушка пристала, и хочется утереть поцелованную щеку. Он приоткрыл глаза. Бабушкина голова в белом платке отодвинулась.
«Это не гора, а змеева голова», — вспоминает Витька и с удивлением открывает глаза, чтобы еще глянуть на голову.
Нет, гора не такая!
И разом опять: живая, думающая пустыня, змей, Волга, богатырь, что пришел от полуночи.
Пропал сон. Но скорей-скорей с головой под одеяло, будто спит, и — ни гугу. Бабушка не тронет, подумает: Витька спит. Можно полежать, раз вчера были у дедушки. Чу! Скрипнула ступенька на лестнице, открылась дверь, и шепот:
— Еще спит?
— Спит. Пусть его. Устал. Что-то вы вчера так поздно приехали? Разве можно так?
— Да не пускал дедушка. Хоть Храпона спросите. Совсем темно, а они все по саду гуляют.
А, это Фимка! Вот так утром всегда: когда ни проснешься, всегда они две стоят возле кровати, шепчутся. И, сколько помнит себя Витька, каждое утро бабушка с этой песенкой:
— Вставай, Витенька, вставай, миленок!
И поднимет. Со смехом, с шутками, с поцелуями, а поднимет — тут хоть ревом реви. Почнет приговаривать:
— Кто рано встает, тому бог подает. Ранняя птичка носок прочищает, а поздняя — глаза продирает.
Витьке — эх, поспать бы! А бабушка тянет с кровати, поет: