Вспоминая все это, Афанасий Курган наконец-то внутренне признал правоту своего «змея-искусителя» полковника Чернышева, увидевшего в офицере-связисте «букет данных», который позволял ему делать работу, которая по зубам не всем. Он был физически очень развит, вынослив, хорошо владел украинским и польским языками. (Бабушка его была полькой, и в русской речи Афанасия Никитича чуткое ухо улавливало заложенные в раннем детстве особенности произношения: так, в слове «ресторан» у него слышалось «рестаурант».) Эти данные в сочетании с исключительным хладнокровием позволили Афанасию Никитичу успешно провести ряд смелых операций. (Сам о себе он говорил так: «Просто я умею скрывать ненависть».)
Но и в смертельно опасные игры с националистическим подпольем не дали наиграться старшему лейтенанту. Новый его шеф, полковник Донских, быстро оценил радиоматематические способности храброго офицера, и в результате Афанасий Никитич был приставлен к делу, для которого, казалось бы, его и создала природа.
Это было время бурного развития как радиотехники (рации делались все компактнее и легче), так и криптографии (науки засекречивания сообщений). В свою очередь, «холодная война» стимулировала развитие именно «шпионских» отраслей радиотехники. Так что Афанасию Никитичу Кургану скучать не приходилось. К тому времени, когда перед ним предстал Николай Шурко, майор Курган был уже признанным специалистом по радиоразведке. А в этом деле одной математической жилкой обойтись невозможно. Ведь перед Афанасием Никитичем стояла не только инженерная, но и психологическая задача. И здесь, конечно, неоценимым оказывался его фронтовой и чекистский опыт.
Шурко сразу же показался майору отнюдь не крепким орешком. Он давал подробные показания и если в чем-то путался, то, видимо, потому, что и в самом деле забыл какие-то детали своего задания. Майор готов был побожиться, что этот его подследственный не питает никакого интереса ни к радиотехнике, ни к криптографии. Но если странный шпион запамятовал какую-то малость, это могло испортить всю обедню, когда она начнется. А что она начнется, то есть что Шурко удастся склонить к работе в эфире против своих бывших хозяев, майор Курган почти не сомневался после первых же допросов. Потому еще и еще раз проходил Афанасий Никитич по всем возможным ловушкам.
И Николай вспоминал, сам удивляясь тому, как быстро вылетает у него из головы вся эта зубренная-перезубренная механика. До чего же это неинтересно, о господи! А у следователя аж глаза загорелись, когда он вспомнил еще такую условную фразу: при разговоре с базой его могли спросить: «Сколько у тебя осталось денег?» Если бы он, схваченный чекистами, работал по их принуждению, он бы ответил: «5 тысяч рублей» (или 10 или 20 тысяч — сколько им надо, он бы и назвал). Но если бы он работал в эфире свободно, он бы ответил: «5 тысяч козлов».
Николай рисовал шифровальные таблицы, показывал на изъятых у него, как ими пользоваться, разъяснял смысл пометок и условных знаков на радиоплане, отвечал на множество других вопросов по радиосвязи с Центром. Однажды на допрос пришел знакомый подполковник, опять спрашивал насчет террора.
— У меня не было заданий проводить теракты, — в который раз отвечал Николай.
— Но в тех листовках, которые вы должны были печатать с помощью изъятых у вас клише и распространять, содержатся призывы к террору. Это вы не отрицаете?
— Не отрицаю, но я таких заданий не имел.
Возвращение подполковника Бывалова к вопросу о терроре было вынужденным: «сверху» еще раз поинтересовались делом, особо вопрошая, не намеревались ли заброшенные агенты произвести теракты в День Победы. Полковник Метуков, руководивший следствием, внутренне усмехался: профессионалу достаточно было прочитать стенограммы допросов Шурко, чтобы понять, что ему предназначалась роль отнюдь не боевика, а куда более опасная, но... — то профессионалам. И он дал указание подполковнику Бывалову еще раз допросить Шурко о терроре. Оба офицера без слов понимали друг друга и безмолвно соглашались с тем, что мнение «сверху» нужно уважить.
А сами они думали уже о следующем этапе операции. Павел Данилович и его товарищи строили планы, как использовать Шурко в интересах советской контрразведки. Им виделись немалые возможности. Может быть, удастся с его помощью раскрыть внедренных энтээсовцев, сидят же они где-то по своим гнездам, как сидел до прошлого года Триммель со своей бандой. Если Шурко сохранит доверие американцев и Околовича, он, возможно, со временем получит явки здесь, на советской территории. А еще вероятнее, что к нему направят очередных «гостей», среди которых, как показывает опыт, есть и любители стрелять «от живота веером», и волки вроде Лахно, замаранные выше головы, и мастера изощренных провокаций.
И надо сделать все, чтобы они не прошли через границу, которая в этой тайной войне может пройти и через перелесок на Украине, и через болото в Литве, и через курортную суету возле Сочи. Надо их выявить и нейтрализовать. И здесь может помочь Шурко.
В начале июня 1953 года Николаю было официально предъявлено обвинение по статье 58 УК РСФСР, пункты 16, 10 и 11. Бунин и Бывалов внимательно следили, как подследственный читал текст обвинения. Предложили ему книжечку Уголовного кодекса.
— Не надо, — усмехнулся Шурко. — Я знаю, что это такое. Нас учили.
Взял ручку, твердо написал: «Смысл обвинения мне понятен. Виновным себя признаю полностью». Подписался. Рука у него не дрожала.
Вскоре после этого офицеры были вызваны к полковнику Метукову. Павел Данилович листал дело Шурко.
— Ну что, товарищи, пора подбивать бабки, — сказал он. — Давайте ответим на наш вечный вопрос — кто ты есть, Николай Карпович Шурко? Вот его самооценка, видите, я закладки сделал. Читаю. Вы, Игорь Алексеевич, просили его уточнить, что им, Шурко, двигало, когда он откликнулся на предложение Байдалакова и Околовича остаться в Западной Германии. Ответил: «Я согласился в надежде обрести оседлый образ жизни и обзавестись семьей. Однако этого не произошло. Мне предложили отправиться в школу пропагандистов». Так, далее уже о периоде энтээсовской учебы... «Среди нас преобладало настроение обреченности, каждый думал — если придется умереть, то пусть на родной земле. Жизнь за границей всем опостылела».
Майор Курган хотел было что-то вставить, но Павел Данилович жестом остановил его.
— А вот очень, очень любопытная беседа Михаила Андреевича с этим унылым, я бы сказал, шпионом:
«— На какое время рассчитано было ваше пребывание в СССР?
— Для меня возврата не было...
— Какое вознаграждение ожидали вы получить?
— Абсолютно никакого.
— Из этого следует, что вы согласились работать в силу своих политических убеждений?
— Да, так можно понимать. Но на самом деле у меня была мысль другая. Я оторвался от дома, побывал в другом мире, особенно если говорить о Марокко. Когда я туда попал, у меня было полнейшее разочарование в жизни...»
— Теперь внимательно слушайте, товарищи: «Семьей я не мог обзавестись, потому что там совершенно другие нравы, а сбиться на тот путь, на котором оказалось там большинство людей, я не хотел, а желал возвратиться на родину, но сразу сделать этого не мог, потому что много говорили о том, что кто возвращается, тех расстреливают. Я боялся.